Я взглянул на нее пристально. Чахоточный румянец уже весь в точку сосредотачивался на скулах, глаза ввалились глубже. Синие круги вокруг них и рта сделались резче. Синими пятнами казались впадины у висков, бледное ухо без румянца, безжизненное как бумага; дышит она с усилием, нос заострился.
– А вы бы не обращали внимания на докторов и ехали…
– Да. Я, может быть так и сделаю. Поеду в самом деле. И скоро поеду! – с нервной веселостью заговорила она. – А знаете, вы, собственно говоря, отлично сделали, что не исполнили тогда своего обещания.
– Почему? Вы получили от другого?
– О, нет! Где получишь? Здесь не у кого взять!.. Но, знаете, я уж так замерла, перестала думать о России, почти не тянет домой… Все-таки легче. А тут явились бы книги, газеты… и вспомнилось бы. А этого теперь не нужно, не следует. Да, разумеется, не следует, – словно сама с собою говорила она, опустив глаза вниз. – Не тянет… Без книг лучше.
– Какая вы загадочная! – вырвалось у меня.
– Нет, я не загадочная… Я совсем простая даже. Только не надо. Я помню один раз у Куццани здесь русский зимний вид встретила. Поле, засыпанное снегом, и избу, похожую на сугроб, под безлистной березой. Чуть не уехала в тот же день.
– Да кто ж вам мешает? – вырвалось у меня.
– Не следует, не надо. И я тоже! Заговорилась с вами и разбередила опять. Прощайте.
– Постойте. Теперь я уж исполню свое обещание. Вы все там живете?
– Нет, нет! Я уже переехала, – как-то испуганно заговорила она. – Я здесь, я теперь здесь… в Милане. Прощайте, прощайте, пожалуйста… – И, не оглядываясь, она торопливо пошла вперед. Только в конце галереи, чтобы передохнуть, остановилась не секунду, переложила ноты из одной руки в другую и исчезла.
«Странная», – только и мог заключить я.
Но случай, как нарочно, пришел на помощь. Не успел я отойти на несколько шагов, как мне навстречу попался один из жидков, поющих в Италии. Бердичевский уроженец, здесь он выдавал себя за черноморского казака.
– Son oil cosacco del Mare-Negro! – объяснился он на своем итальянском языке.
– Давно ли вы за нашево знакомава ухаживаете? – обратился бесцеремонно ко мне этот «будущий Девойд» (все они ведь будущие!), очевидно, заметив меня с Кропотовой.
– За какой знакомой? – не понял я.
– Ну за этово самово дама? Она моя знакомова. Она сиби живет, знаете, ув один меблированнаго квартир, где и мы, русскаво артисты, живом.
– Где же это? – заинтересовался я.
– Где? Сейчас тут, Via Solferino, двадцать пять.
– Кто же там еще из русских?
– Этот булван Соков.
– Я знаком с Соковым; чем же он болван, он, напротив, очень талантливый и хороший человек.
– Пождравляю вас… Какова у него голос?
– Тенор, насколько я знаю.
– Тенор? А где у него «ля», – и он выставил кривую ногу вперед и, отбросив корпус назад, протянул перед собой корявую лапу. – «Соль-ля-си»… Вот «ля» настоящего. Надо чтоб жвук с нижний бруха сшел… Знаете, с кишков.
– Ну я ваших тонкостей не понимаю. Так эта дама, с которой я говорил только что, живет в Via Solferino?
– Госпожа Снегурева…
– Как ее зовут? – изумился я.
– Снегурева!..
Я окончательно потерял всякую способность понимать.
– Вы не врете?
– Зачиво мне врать, вы мне за это денег не дадите.
Я только развел руками. То Кропотова, то Снегурева!
Теперь, разумеется, я уж не мог ей послать книг. Это значило бы нарушить ее инкогнито, навязываться с непрошенными и далеко нескромными услугами. А между тем она интересовала меня очень. Ее печальные и кроткие в тоже время глаза неотступно смотрели на меня. И голос, грустный, надтреснутый, точно, говоря, она боялась расплакаться, слышался мне часто, когда я оставался один.
