Истинная грусть - страница 10

Раньше я очень любил разного рода аналогии, которые как будто помогали понять предмет, но впоследствии, когда Алан сделал то, что сделал, я открыл их опасное значение. Аналогии являются попыткой манифестировать свою мысль для другого и служат отличным способом объяснить, но любое объяснение – это оправдание, пусть даже научное, но оправдание, к которому мы прибегаем для признания своей неспособности понять более глубокую истину, чем поверхностное сравнение человека с пчелой. Но «я решил выйти за границу, и даже если я пойду один, то пусть будет так» и «я привык к непониманию людей, к невозможности достичь синергии с ними, хотя от тебя я ждал другой реакции, но ты просто слишком завяз в своих размышлениях – последнее время я их вообще не понимаю».

Следуя душевной слабости, я согласился подумать об участии в миссии, хотя был уверен в своём твёрдом отказе, опять же, вследствие моего малодушия – для меня всегда была милее созерцательность трусливого философа, чем бессмысленная бравада новоиспечённых рыцарей, но всё же внутренне я согласился наблюдать за ходом проекта и участвовать в его подготовке. К тому же я надеялся, что Алан упрётся в жёсткие принципы своей возлюбленной, которая и произведёт решительные действия, дабы загубить этот проект на корню. Урсула. Невероятно худая, чуть выше Алана и с орлиным лицом. Она была настоящим сталкером в жизни, стратегом в общении, любознательным ребёнком в размышлениях и в моём воображении всегда представлялась истинной амазонкой, выращенной в диких лесах за границей острова. Её оригинальная лёгкая манерность в движениях сместила моё понимание красоты, и я стал учиться находить очарование в любых лицах – как в мужских, так и в женских, постепенно снимая слои социальности или интеллектуальности с истинных черт, которые носят на себе отпечатки жизни, параллельно идущей с нашей общественной судьбой. Той судьбой, где Урсула создала своё царство с непоколебимыми принципами, что чувствовалось в каждом её капризе, которые я наблюдал за оградкой их взаимоотношений. Большую часть жизни она проводила в этом царстве, поэтому у окружающих часто вызывала чувство отсутствия, в котором мы легко угадываем символы надменности, себялюбия и даже отсутствия ума или, что ещё хуже для человека социального, – оригинальности.

Символика человека социального – самая развитая ветвь науки, о которой никто даже не говорит, потому что плавает в ней, как рыба в воде или как опытный комик в мире человеческих пороков. Символика эта наполняет наши умы, которые тоскуют по человеку настоящему, но не могут принять его, поэтому мы изобретаем понятия, которые, как нам кажется, так точно описывают душу: эгоизм, корыстолюбие, чревоугодие и так далее. Но представим, что человек считает себя добрым и в момент отвлечённости забывает оставить чаевые в чудном ресторане, где у него было свидание с женщиной, которая, следуя ещё более древней науке, чем символика человека социального, начинает укорять его взглядом, а он, не подозревая о таинственных выводах, которые, как нимб, кружатся вокруг его головы, постоянно напоминает себе о своей доброте.

И сломанный процесс взаимного доверия заставляет думать её о жадности своего спутника, а его, который начинает чувствовать лёгкую отстранённость, думать о недостаточных усилиях, которые он прилагает. Он начинает проявлять то самое, что считает лучшим в себе, – доброту, и на пике взаимного непонимания она заявляет, что он мелочный, а он из-за вечной слабости мужчины перед женщиной начинает оправдываться, не понимая, в чём причина такого умозаключения, сам укореняясь во мнении, что он мелочный, что его доброта – причина этой мелочности и что он сам весь есть, словно вышедшая с фресок Джотто, мелочность в своём истинном обличии, и дабы вырезать из своего сердца этот образ, герой наш прибегает к божественной силе легендарного клинка бога Сусаноо, но на самом деле отрезает путь к самому себе и начинает жить в иллюзорном мире «человека социального», где пропасть между двумя мыслями разных людей гораздо меньше, чем пропасть между мыслью и мыслью о мысли одного человека, где мы скорее верим другим, чем самим себе, и поэтому внешнее отношение людей к нам такое заразное: извращённая фантазия другого или его гениальность нам ближе, чем осознание своих недостатков или своей гениальности. И нас, словно Маленького принца, начинает кидать на разные планеты человеческих пороков – так работает символика человека социального.