За окном метался снег. Он налетал и отходил. Осмоловский почувствовал, что всё безучастно к нему. Снегу нужно идти, а ветру – превращать этот снег в метель. Но ни тому, ни другому он не нужен.
Дело же было совсем в ином: нужны ли они Осмоловскому. Этого он не знал.
3
Прошло несколько времени. За этот срок мало что изменилось, разве только сумерки коснулись земли. Осмоловский сидел, окружённый непривычной тишиной. Лишь приёмник иногда доносил что-то очень далёкое от здешних мест. То ли он не мог большего, то ли тоже загрустил, ничего не осознав.
Попытки определиться, как-то привязаться к окружающему месту закончились невнятно.
К своему удивлению, он не испытывал не то что паники, но и сколь-нибудь сильного волнения. Видимо, потому, что столкнулся с вещами труднообъяснимыми и поэтому ни к чему не обязывающими. И самым простым выходом было равновесие и покой.
Согрев чаю и доев остатки провизии, он полностью погрузился то ли в себя, то ли в своё окружение и в таком настроении уснул.
4
Очнулся он от шума топающих ног. В дверь вошёл Чуков и, наткнувшись на Осмоловского, громко хмыкнул.
– Миша! Ты ли это? Боже мой! И вроде исправный. Даже интересно. Федотов тебя вчера не любил. Так что сегодня ты ему лишний раз на глаза не попадайся.
Осмоловский не знал, что от такого контраста и вымолвить.
Чуков тем временем затеял переодевание, попутно беспокоя окружающее пространство разговором.
– Нам тут новый аккорд подвалил, так что Федотов мобилизует массы для ударного труда. Говорит, что не обидит. – Посмотрим. Так что сейчас надо держаться на это время. В пределах разумного, конечно. И не попадаться под горячую руку. Так вот. А что это у тебя такое настроение тусклое? Не проснулся, что ли?
Осмоловский действительно несколько притих, хотя и до этого не проронил ни слова. Но первоначальный импульс, казалось, уже отошёл и исчез вроде бы почти бесследно.
В это время в бытовку вошёл Федотов.
– Ага! Явился! Ну, пойдём ко мне. Поговорим.
Федотов пошёл в свой кабинет, а Осмоловский поднялся и тихо пошёл за ним. Чуков молча проводил его взглядом, потом продолжил переодевание.
– Что случилось, Осмоловский? Что случилось, я тебя спрашиваю? В чём дело?
Осмоловский молчал.
– Что молчишь?! Считай, что премия тебе уже не светит. На сей раз я тебя прощу. Но смотри! Следующего раза не будет.
– Чего ты орёшь?.. Ну чего ты орёшь? Чего тебе надо?.. Ты посмотри на себя, Федотов.
Федотов умолк от такого негромкого, но жёсткого напора, будто наткнулся с разбегу на невидимую стену, которая однозначно, безвариантно, отделила его от всех возможностей действовать.
Осмоловский ещё постоял немножко, смотря на лицо Федотова, потом повернулся и пошёл прочь.
В бытовку тем временем прибывали люди. Уже стало шумно и суетно. Играла музыка, раздавался стук вещей и многоголосый разговор бригады.
Осмоловский зашёл внутрь.
– Ну как, Миша? – окликнул его переодевающийся Зуев. – Что там Федотов прописал? Не огорчайся в любом случае. Всё это тщета…
Осмоловский ничего не ответил, лишь сделал что-то вроде намёка на движение. Он направился к своему прежнему месту, сел и там закурил.
Он вспомнил своё недавнее сидение в немом окружении. Ту же вроде бы каморку. Так же грел калорифер и рыжевато светила лампочка под потолком. Даже приёмник жил как-то невнятно, пока пришедший Зуев его не настроил на нужный лад. Летящий снежок и огромная чистая открытость пустоты с далёким лесом…
