Очередная атака не застала рыцаря врасплох. Впрочем, отразить её Дерел толком не сумел. Лишь увёл из-под удара шею, перенеся вес на правую ногу и развернув корпус. Словно выкованные из железа, пальцы кочевника вскользь проехались по нагруднику, разорвав один из удерживавших его ремней.
Следуя взглядом за вновь отскочившим назад верфаркасом, Ук-Мак подумал, что тот сражается довольно однообразно, будто огромная кошка, бьющая когтистой лапой. Вот только сила ударов была медвежьей.
Мысль о буром властителе лесов навела рыцаря на идею. Он решил использовать против старика его же силу и скорость. На медвежьей охоте не охотник пронзает зверя – тот сам насаживается на умело подставленную рогатину. Пускай и верфаркас сделает то же самое.
Когда кочевник вновь напал, Ук-Мак не пытался ни уклониться, ни ударить в ответ. Все силы рыцарь бросил лишь на то, чтобы вовремя переместить остриё кинжала туда, где, по его мнению, должен был оказаться противник.
Боль пронзила левое плечо Дерела, рука повисла, плотная ткань рукава начала набухать от крови. Но и старик, отпрыгнув назад, понес урон: замшевая рубаха почти в центре груди оказалась распорота, в прорехе виднелась окровавленная рана.
Дерел скривился: не столько от боли, сколько от досады – он намеревался попасть в сердце. Увы, верфаркас двигался быстрее и рыцарю не хватило скорости. Кинжал прорезал кожу, мышцы и даже оцарапал грудину, но рана не была смертельной.
– Киг‘йо, – в гневе выкрикнул старик.
Ук-Мак плохо знал язык кочевников. Вроде слово означало «червь», «гадюка» или что-то в этом роде. А через мгновение рыцарю стало не до чужого наречия. Разъярённый верфаркас набросился, будто десяток росомах. Стремительно налетая с разных сторон, он, глухо рыча, бил руками и ногами. От обуявшего старика боевого безумия, удары стали быстрее, потеряв в силе и точности. Но Дерелу от этого не полегчало. Как и любого рыцаря, его прежде всего учили биться с оружием в руках. И хотя Ук-Мак кое-что умел и без него, этих навыков не хватало, чтобы выстоять под напором зверя в человеческом облике. Отступая под градом ударов, рыцарь лишился кинжала. Тело покрылось синяками, ссадинами и ранами; в голове гудело, правый глаз заплыл, рот наполняла кровь. Несколько раз Дерел падал, но снова и снова упрямо поднимался. И опять отходил к последнему убитому им воину.
Поскользнувшись на залитой кровью листве возле трупа, Ук-Мак упал на колено. Это спасло рыцаря. Над ним загудел воздух, и руки верфаркаса с хлопком сошлись там, где только что была голова Дерела. Не успев осознать, что ему чуть не размозжили череп, Ук-Мак упёрся ладонью в землю, собираясь встать – и ощутил под рукой холод лезвия меча мёртвого кочевника. Без раздумий рыцарь вцепился в него, игнорируя кровь, полившуюся из разрезанной ладони. Со сдавленным стоном подхватил снизу второй рукой и, качнувшись вперёд, вогнал остриё в пах схватившего его за волосы старика. Продолжая мёртвой хваткой удерживать оружие, Дерел рывком поднялся, вспарывая живот верфаркаса. Почувствовав, что клинок уткнулся в рёбра, подался назад, высвобождая его. А затем двумя ударами отрубил врагу голову.
Не давая себе ни мгновения роздыха, рыцарь, шатаясь, направился к шатру, откуда продолжала течь магическая мелодия.
Ведьма сидела на коленях, на расстеленной овечьей шкуре. Перед ней стояла небольшая жаровня, источавшая дым, пахнувший древесным углем и какими-то травами. Чуть покачиваясь из стороны в сторону, женщина пела. Она не умолкла, даже когда кожаный полог откинулся и внутрь ввалился Ук-Мак.
