Бог конечен, как конечен его наблюдатель. По сути, все параметры бога конечны и ограничены наблюдателем, и даже если богу каким-то образом удастся перешагнуть через установленные первоначально ограничения, это мало что поменяет, ведь бог окажется скован новыми. И пусть он раньше мог лишь горы двигать, а теперь может щелчком пальцев тушить солнца – в принципиальном смысле ничего не изменилось, бог так и остался заложником конечных величин, которые, казалось бы, можно повышать до бесконечности, но это иллюзия, ведь в конкретный момент сила Бога будет иметь конкретное определённое, конечное, значение, что в свою очередь значит, что может найтись сила превосходящая имеющуюся.
Таким образом, мы приходим к тому, о чём я говорил ранее, – с богом, раз он конечен, можно сражаться, и что более важно – бога можно убить.
Бог Сотворённый же, являясь наблюдателем самого себя, является также и Пустотой, в связи с чем сражение с ним теряет какой-либо смысл, ведь тут даже дело не в том, что с Богом Сотворённом нельзя взаимодействовать больше, чем тот того пожелает, а желания взаимодействовать у него с кем-то обычно, куда меньше, чем желания у обычного, психически стабильного человека дрессировать пыль. Дело тут в том, что Пустоту, которой и является Бог Сотворённый, невозможно уничтожить.
Оговоримся, невозможно уничтожить извне, но сам Бог Сотворённый вполне может изменить свои собственные свойства. Результатом может быть появление бога, растворение Бога Сотворённого в Пустоте или много что ещё, чего в рамках упрощённой теории мне бы не хотелось касаться, хотя бы потому, что данная область и в полной теории Пустоты зияет дырами, за которые мне стыдно.
А вот за что мне не стыдно, так за найденное решение по изменению извне свойств Бога Сотворённого. И пусть это всего лишь частное решение для ничтожно краткого периода сразу после появления Бога Сотворённого и до осознания им разницы между внутренней реальностью и той реальностью, что его окружает… пусть… даже будь это лишь случайностью, досадным недоразумением… ничто не способно отменить того, что я убил Бога Сотворённого… но сейчас не об этом, сейчас же поговорим о Сыне.
Он проснулся, но так и не открыл глаз.
Сомнений в том, что карета вовремя была доставлена в крепость, не было, но чувство тревоги, которое Сын не мог решиться переплавить либо во всепожирающую ненависть, либо же в холодное безразличие, чувство тревоги скреблось в закоулках Его разума.
– Что если ведьма не сдержала слово, и те, кто был Караваном, мертвы?
– Что если кто-то все же умер, даже не смотря на то, что ведьма дала противоядие?
– Что если кто-то умер из-за того, что Он не смог тащить карету также быстро, как это могли сделать кони?
– Что если перворождённые, уничтоженные Им на подходе к крепости, что-то сотворили с Караваном?
– Что если кто-то иной напал на беззащитный Караван?
– Что если ведьма продолжит шантажировать Его Караваном?
– Что если кто-то другой вздумает поступить также, как поступила эта треклятая ведьма?
– Что если Он стал слабее?
– Что если появится кто-то, кто не хитростью, а силой попробует забрать Его Караван?
– Что будет с Караваном, когда не станет Его?
Вопросы без ответов, они жгли Его изнутри, причиняя боль.
А ведь Сын почти забыл, что такое боль: слишком мало было тех, кто способен был дать Ему это чувство.
Слишком мало… исчезающе мало их было… когда-то Сын даже думал, что их вообще нет, но козопас, простой козопас с изуродованным лицом, чьего имени Он так и не удосужился узнать, напомнил Ему, что те, кто способны бросить вызов богу, ещё есть.
