Моя остановка на кофе – попытка удержать хоть какое-то ощущение знакомости в это тревожное утро – едва не стоила мне поездки.
Я направился по проходу, проходя через один полный вагон за другим, протискиваясь через пассажиров, уже выстроившихся в очереди в туалеты, и останавливаясь, чтобы дать матери поднять с пола своих двух борющихся близнецов, чтобы я мог проскочить. Я прошел через вагон-бар, вагон наблюдения и по узким коридорам через спальные вагоны, расположенные в передней части поезда. В конце концов я нашел свою комнату – тесную, но уютную каморку вдоль левой стороны поезда, шириной примерно в четыре фута между окном и дверью в зал, где я стоял. Большое окно занимало почти всю длину комнаты, а две скамьи, стоящие друг напротив друга, можно было разложить в кровать. Я раздвинул шторы, закрывающие толстое стекло; я не хотел упустить вид, когда мы выезжали из Ванкувера в ущелье реки Колумбия.
Я скинул пальто, засунул сумку под сиденье рядом с рюкзаком и направился к последнему вагону, когда поезд тронулся с места. Что-то в последнем вагоне в конце поезда привлекло мое внимание, и я хотел это выяснить.
Я открыла тяжелую деревянную дверь и увидела, что интерьер последнего вагона не соответствует дизайну остальной части поезда, который был ожидаемо современным, с USB-портами и лампами для чтения, встроенными в каждое из больших мягких сидений. Во всех вагонах были стандартные для Amtrak тиловые ковры и соответствующие шторы с белыми пластиковыми панелями, как и в моем номере. Однако вагон в конце состава выглядел так, словно принадлежал к другой эпохе, возможно, к гораздо более старому поезду.
Его обшитый панелями салон был отделан темным, элегантно вырезанным и отполированным деревом. Тусклые лампы Эдисона отражались от длинного узкого зеркала на потолке в месте соприкосновения округлых панелей, придавая автомобилю теплое свечение. Я посмотрел на свое отражение в потолочном зеркале и поправил бороду. И тут я заметил под ногами толстый ковер бутылочно-зеленого цвета. К моему удивлению, каким бы старинным ни выглядел салон, на нем не было ни единого пятна или потертой заплатки, как будто он был постелен совсем недавно, а не использовался с начала 1900-х годов, как я себе представлял.
Что это?
Вагон был разделен на две кабины. В первой, где я стоял, находился бар. Его подсвеченные полки были предназначены для хранения спиртного и тянулись до потолка по обе стороны от большого зеркала. Но эти полки были пусты. Шесть высоких табуретов, привинченных к полу, окружали барную стойку; их темно-зеленые бархатные сиденья совпадали с ковром и не имели никаких признаков износа, как будто табуретами, как и ковром, никогда не пользовались. На барной стойке и пустых полках не было ни пылинки.
Узкая дверь с маленьким овальным окошком на уровне глаз разделяла две каюты. Откинув занавеску в сторону, я смог заглянуть в последнюю каюту, когда приблизился к ней. Я оглянулся назад, размышляя, не попаду ли я в беду, забредя туда.
Может быть, этот вагон перевозят в музей? Он выглядел слишком элегантным и старинным, чтобы быть частью обычного пассажирского поезда, направляющегося в Чикаго. Я протиснулся в дверь, одной рукой все еще сжимая кофе. Внутри последней кабины стояли две одинаковые классические кушетки вдоль стен друг напротив друга и несколько дубовых стульев, обитых зеленым бархатом, как и барные табуреты.
