Её глаза. Он всегда помнил их блеск, их живость. Сейчас в них читалось что-то иное. Не насмешка, не сожаление, не даже равнодушие. Что-то неуловимое, что-то, что требовало разгадки. Будто нарисованная Анна пыталась сказать ему нечто важное, нечто, что он упорно отказывался слышать все эти годы, прячась за стенами своего гнева и обиды.
Элиас медленно опустился на пол, не отрывая взгляда от портрета. Ноги его словно подкосились. Он почувствовал внезапную слабость, как после долгой болезни. Впервые за долгое время, этот дом, это убежище, показался ему не крепостью, а склепом, где он добровольно похоронил себя заживо. И теперь, спустя десять лет, что-то начало дышать в этом склепе, что-то, что было гораздо живее, чем он сам.
Мысли метались в голове, словно пойманные птицы. «Рассвет». Это слово из письма. Он попытался связать его с образом Анны, с предательством, но смысл ускользал. Что за рассвет может быть после такой беспросветной ночи? Что может взойти после того, как его мир был разрушен до основания?
Он закрыл глаза. Воспоминания нахлынули с новой силой, теперь уже не просто как обрывки, а как связный, мучительный фильм. Он видел себя молодым, полным сил и амбиций. Свои руки, уверенно ведущие кисть по холсту. Каждый мазок – это воплощение идеи, каждая линия – эмоция. Он помнил запах красок, звук растворителя, шуршание холста под кистью. Это была его стихия, его воздух. Он был рождён, чтобы рисовать. И Анна была рядом.
Их встреча была как удар молнии. Он, тогда ещё малоизвестный художник, выставлявшийся в крошечной галерее на окраине города. Она – студентка искусствоведческого факультета, яркая, умная, с глазами, полными огня. Она сразу увидела в нём то, что не видели другие. Не просто талант, а нечто большее – провидение, способность передавать на холсте саму суть человеческой души.
«Элиас, ты гений, – шептала она ему, её дыхание щекотало его ухо, когда они сидели до рассвета в его тогдашней маленькой мастерской, – ты изменишь мир искусства. Я это знаю. Я чувствую это».
Её вера была его топливом. Её энергия – его двигателем. Она взяла на себя всё: поиск галерей, переговоры, продвижение. Он просто рисовал. Он творил, а она создавала для него пространство для творчества. Она была его голосом, его щитом от сурового мира бизнеса. Он ей полностью доверял. Доверял больше, чем себе. Это было тотальное, слепое доверие человека, поглощённого своим искусством, человеку, который, как он думал, понимает его лучше всех.
Но была одна тень, которую он тогда не замечал. Или не хотел замечать. Анна всегда была невероятно амбициозна. Это он ценил в ней, считая её стремление к успеху частью их общего пути. Она хотела не просто известности для него, а безусловного, неоспоримого величия. И он, в своём творческом угаре, не осознавал, насколько это желание может стать извращённым.
Он вспомнил их последний разговор, тот, который произошёл за неделю до выставки. Они сидели в кафе, залитом солнечным светом. Анна выглядела необычно взволнованной. «Элиас, мне поступило невероятное предложение, – сказала она, её глаза бегали по сторонам, – От Фонда „Абсолют“. Они готовы вложить миллионы в твоё имя. Сделать тебя самым влиятельным художником современности. Но… есть одно условие». Он тогда отмахнулся. «Условия всегда есть, Анна. Что за условие?»«Они хотят эксклюзив. Полный. Все твои работы, нынешние и будущие, должны будут принадлежать только им. Никаких выставок, никаких продаж другим. Только они будут решать, как и где показывать твои картины. По сути, ты будешь творить для них»
