Он говорил все быстрее. Рассказал о том, что только два экспромта Шуберта увидели свет при жизни автора, а остальные – как и многие другие произведения этого композитора – были опубликованы спустя много лет после его смерти, когда все наконец поняли, что этот человек был гением. И именно тогда эти пьесы назвали «экспромтами» – от латинского in promptu, то есть «готовый», «находящийся под рукой». Очень подходящее название: в нем заложена мысль об импровизации и минутном вдохновении, так характерных для музыки Шуберта.
Роли поменялись. Теперь герр Шмидт раскрыв рот слушал Йоханнеса. И чем больше слушал, тем больше радовался тому, что отправил юношу в Лейпциг расширять горизонты под руководством директора Креля. Вне всякого сомнения, это было мудрое решение.
А Ортруда слушала сына с восхищением. Какой он стал взрослый, сколько всего знает! Она радовалась тому, что он счастлив, что сотворение его вселенной теперь окончательно завершилось и что эта вселенная стала так велика и прекрасна.
Закончив рассказ о музыке Шуберта, Йоханнес subito развернулся к клавиатуре и приготовился играть Второй экспромт ля-бемоль мажор.
Начал играть.
Allegretto corale. Хорошо.
За allegretto последовало trio. Быстро. Очень быстро. Так быстро, что бедное пианино «Гротриан – Штайнвег», которое было старым, еще когда отец Йоханнеса его приобрел, едва поспевало за ним, едва держало темп. Добросовестный и трудолюбивый инструмент, надежный спутник Йоханнеса на протяжении стольких лет, задыхался и отставал.
Rallentando.
Йоханнес, поняв, что происходит с его другом, начал убавлять темп. Очень осторожно и со всей нежностью, на какую был способен. И очень-очень медленно… И вот наконец он поднял правую ногу с педали. Музыка смолкла.
Tacet.
В наступившей торжественной тишине Йоханнес нежно провел рукой по клавиатуре – своему бездонному морю из восьмидесяти восьми клавиш: пятидесяти двух белых и тридцати шести черных. Не снимая рук с клавиатуры, он склонился над ней, прижался лбом, застыл так на несколько показавшихся бесконечными секунд, после чего вынужден был признать, что случилось неизбежное: его лучший друг обессилел.
Как ни странно, Йоханнеса это не опечалило. Единственное чувство, которое он в тот момент испытывал, было чувство благодарности к этому старому пианино. За то, что позвало его, когда он был семилетним ребенком, за то, что позволяло отправляться в плавание по его волнам, за то, что было его наперсником в трудные школьные годы и поддерживало его, когда мир за пределами музыкальной вселенной был чужим и враждебным. За то, что было его лучшим другом. Его единственным другом.
Мать и учитель молча наблюдали эту сцену. Они понимали, что происходит, и сердца их разрывались от жалости. Они успокоились, только когда Йоханнес выпрямился, повернулся к ним и решительно заявил:
– Думаю, пришло время купить новый инструмент.
Едва взглянув на него, я понял: этот.
Этот и никакой другой.
Я всю жизнь мечтал иметь рояль. У меня было пианино, и не одно, были даже электрические – из тех, которые покупают, чтобы не беспокоить соседей, – но моей заветной мечтой было иметь хороший рояль. Я точно знал, каким он должен быть и какое должно быть у него звучание. Но это была несбыточная мечта. Рояль с «бархатным» звуком, о котором я грезил, был мне не по карману. И все же я не терял надежды. Подобно тому, кто пытается отыскать Ковчег Завета
