История падения Римской империи. Том второй - страница 2

В одной из знатнейших семей Аравии в 569 году родился человек, сочетавший в себе все качества, характерные для его народа. Это был Мухаммед, сын Абдаллаха, из рода курайшитов, особой ветви Хашима, которой была доверена охрана Каабы и председательство в республике Мекки. Дедушка Мухаммеда, Абд аль-Мутталиб, сам занимал этот высокий пост, но умер, как и Абдаллах, прежде чем Мухаммед достиг зрелого возраста. Главенство в Мекке перешло к Абу Талибу, старшему из его сыновей, а доля Мухаммеда в наследстве ограничилась пятью верблюдами и одним рабом. В двадцать пять лет он поступил на службу к богатой и знатной вдове по имени Хадиджа, в торговых интересах которой совершил два путешествия в Сирию. Его усердие и ум вскоре были вознаграждены рукой Хадиджи. Его супруга была уже не молода, а Мухаммед, считавшийся красивейшим из курайшитов и питавший к женщинам страсть, которую арабские нравы не осуждали, а узаконенная полигамия даже поощряла, оставался верен Хадидже с нежной благодарностью в течение двадцати четырёх лет их союза – пока она жила, он не взял себе другой жены.

Благодаря браку вернувшись к достатку и покою, Мухаммед, чей характер был суров, а воображение пламенным, и чья крайняя воздержанность, превосходящая даже большинство отшельников, возможно, ещё более располагала к религиозным размышлениям и возвышенным мечтаниям, не имел иных мыслей и занятий, кроме как укрепить свою веру, очистить её от грубых суеверий, царивших в его стране, и возвыситься до познания Бога. Будучи внуком и племянником верховного жреца идола, могущественного и уважаемого в мире благодаря связи с храмом чёрного камня, он не признавал Божественность ни в этом грубом символе, ни в рукотворных идолах, его окружавших. Он искал её в своей душе; он представлял её как вечный дух, вездесущий, благой, которого никакое телесное изображение не могло выразить. Проникшись этой возвышенной идеей в течение пятнадцати лет, выносив её в размышлениях и, возможно, возвысив свой дух мечтаниями, он в сорок лет решил стать реформатором своего народа; он поверил – или, по крайней мере, сказал, – что призван к этому особым поручением от Божества.

Было бы крайне несправедливо видеть в этом человеке лишь обманщика, а не реформатора – того, кто сделал так, чтобы великий народ совершил важнейший шаг в познании истины; кто перевёл его от абсурдного и унизительного идолопоклонства, от рабства жрецов, подрывавшего мораль и открывавшего через искупления рынок для выкупа порока, к познанию всемогущего, всеблагого, вездесущего Бога, истинного Бога. Ибо, раз Его атрибуты те же, и признаётся лишь один, Бог мусульман – тот же, что и Бог христиан. Но символ веры, которому Мухаммед учил своих последователей и который сохранился среди них до сего дня без изменений и добавлений, гласит: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его». Был ли он обманщиком, назвав себя пророком?

Даже в этом отношении печальный опыт человеческой слабости, этой смеси энтузиазма и искусственности, которая во все времена обнаруживалась у всех сектантских вождей и, возможно, встречается и сегодня, даже рядом с нами, у людей, чьи убеждения искренни, чей пыл горяч, а речи провозглашают или дают повод предполагать сверхъестественные дары, коими они на деле не обладают, – должен научить нас снисходительности. Глубокая убеждённость легко сливается с внутренним откровением; грёзы возбуждённого воображения становятся видениями; вера в грядущее событие кажется нам пророчеством. И колеблется человек развеять заблуждение, возникшее само собой в душе верующего, если считает его полезным для его спасения; после того как почтил его иллюзии, он позволяет себе их поддерживать – и приходит к благочестивому обману, который оправдывает целью и результатом. Вскоре он сам начинает верить в то, во что убедил других, и верит в себя, когда те, кто любит его, верят в него. Магомет никогда не претендовал на дар чудес; сегодня нам не придётся далеко ходить, чтобы найти проповедников, которые не основали империй, но куда менее скромны.