Никто не попытался помочь ни Гальбе, ни Винию. Однако Пизон нашёл защитника в лице Семпрония Денса, командира своей охраны. Этот благородный воин, единственный, достойный имени римлянина, – «кого солнце, если воспользоваться выражением Плутарха, увидело в этот день преступлений и ужасов» – обнажил кинжал, бросился навстречу убийцам и, укоряя их в вероломстве, обратил их усилия против себя, то принимая удары, то бросая вызов. Ценой собственной жизни он дал Пизону, хоть и раненому, возможность спастись в храме Весты. Общественный раб принял его там и, движимый состраданием, спрятал в своей каморке. Пизон, укрытый не святостью убежища, а тайным уголком, выиграл несколько мгновений. Вскоре два солдата, специально назначенные убить его, нашли его, вытащили и зарезали у входа в храм.
Головы трёх жертв честолюбия Отона доставили к нему, и он разглядывал их со странным любопытством. Особенно ненасытно блуждал его взор по лицу Пизона: то ли теперь, свободный от тревог, он наконец предался радости; то ли величие императорского достоинства Гальбы и память о дружбе с Винием тревожили его душу проблесками раскаяния – даже столь закалённого в преступлениях. Но, видя в Пизоне лишь врага и соперника, он без угрызений вкушал удовольствие от избавления от него.
Всякое чувство человечности угасло. Три головы, прикрепленные каждая к концу пики, были выставлены напоказ среди знамен рядом с орлом; те же, кто с правдой или без оснований притязал на участие в этих ужасных казнях, спешили превратить это в постыдную славу, демонстрируя свои окровавленные руки. После смерти Оттона среди его бумаг нашли более шести двадцаток [20] прошений с требованием награды за «подвиги», совершенные в тот роковой день. Вителлий приказал разыскать и казнить всех, чьи имена там значились, не из уважения к Гальбе, но следуя обычаю государей, которые подобными примерами стремились обеспечить себе безопасность или хотя бы месть.
Оттон не преминул покарать префекта Лакона и Икела. Первого он притворно сослал на остров, но велел убить по дороге. С Икелом, будучи он вольноотпущенником, церемониться не стал – тот был публично казнен.
Жестокость Оттона к тем, чьим врагом сделали его честолюбивые замыслы, не простиралась, однако, за пределы их смерти. Он разрешил Верунии, жене Пизона, воздать последние почести мужу, а Криспине, дочери Виния, исполнить тот же долг перед отцом. Обе выкупили у солдат, более алчных, чем жестоких, дорогие им головы и соединили их с телами.
Пизону было всего тридцать один год, когда он погиб, оставив по себе славу более счастливую, чем его судьба. Пережив тяжкие несчастья в семье и лично, он обрел верховную власть через усыновление Гальбой, но потерял ее через четыре дня, ускорив лишь свою гибель. О Винии я сказал достаточно; добавлю лишь, что его завещание осталось неисполненным из-за огромного богатства, тогда как бедность Пизона позволила исполнить его последнюю волю.
Тело Гальбы долго лежало на площади, подвергаясь всевозможным надругательствам, без малейшего участия к нему. Наконец Гельвидий Приск, с позволения Оттона, передал его рабу Гальбы по имени Аргий, который похоронил его скромно в фамильных садах. Голова же, долго служившая забавой солдатской челяди, была куплена за сто золотых вольноотпущенником Патробия, желавшим совершить подлую месть ради успокоения манов своего патрона – вольноотпущенника Нерона, казненного Гальбой. Он издевался над ней у гробницы Патробия, и лишь на следующий день Аргий вернул ее, сжег и смешал пепел с прахом тела.
