– Двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней… – задумчиво повторила Клэр. – Долгий срок.
– Это в лучшем случае.
– А в худшем?
– В худшем герои осознаю́т, что давно погибли. Утонули. Даже не успели сбросить тяжёлые сапоги. И висят себе на спасательном поясе в конце галечной косы, возле разбитых ящиков из-под апельсинов и жестянок, а северо-западный ветер прибивает к ним водоросли.
– Опять спросишь, какой я выберу вариант?
– Нет, – Дима мягко усмехнулся. – Тут ответ очевиден.
– Ну да. Очевиден.
Клэр встала, чтобы искупаться и смыть маслянистость долгого загара. Белый песок, успевший обсыпать её кожу, заструился вниз, а в сторону бросилась дюжина крохотных, почти прозрачных крабиков. Они до того стремительно улепётывали от неожиданно восставшего человека, что казались песочными водомерками.
– Пойдёшь? – позвала Клэр.
– Нет. Я ещё посижу.
Диме нравилось, что Клэр любой отказ слышит с первого раза, не пытаясь вникнуть, отказали ей искренне или под влиянием неуместной стеснительности. Нет так нет. Каждый волен жить как ему удобно. Когда их спасут, Клэр, наверное, за пару дней, если не быстрее, забудет Диму. И не потому, что Дима ей не нравился. Она забудет любого, кто уйдёт в прошлое. Зачем оглядываться, когда впереди столько интересного?
Дима прикинул, как бы Макс отнёсся к француженке. Решил, что Шустову-младшему Клэр была бы не по зубам. Они слишком разные. К тому же у него есть Аня. Дима рассмеялся ревнивости собственных мыслей, не зная в точности, кого и к кому тут ревновать. Подумал, что «не по зубам» – выражение из лексикона Лорана, хотя и не был уверен, что во французском языке есть подобная идиома.
Дима, прищурившись от разоблачённого в небе солнца, следил за купавшейся у прибоя Клэр, затем взялся камнем прочерчивать на своей новенькой трости зарубки прожитых после кораблекрушения одиннадцати дней. Сломал две неудачно выбранные палки, а вчера Рита принесла ему эту – крепкую и прямую. Должна прослужить дольше.
– Одна зарубка на каждый день. Седьмая, воскресная, подлиннее. – прошептал Дима. Вздохнул, прежде чем с грустью добавить: – «Зарубки, обозначавшие первое число каждого месяца, я делал ещё длиннее. Таким образом я вёл мой календарь, отмечая дни, недели, месяцы и годы».
– Месяцы и годы, – эхом пронеслось в шелесте накатившего ветра.
Со стороны кокосовой рощи донеслись голоса. Говорили на английском, однако на расстоянии неразборчиво. Голоса не стихали, и Дима подал знак Клэр. Вместе они отправились посмотреть, что там случилось. Оказалось, что Самоедов в привычном сопровождении жены, проныры Багвиса и Адриана, которого Лоран прозвал блевуном, взялись обойти выживших и собрать у них вещи, выловленные из бухты. Михаил Аркадьевич заручился поддержкой Альвареса и заявлял каждому, что вещи с парома принадлежат судовладельцам «Амок Лайта» или тем, кто оплатил их перевозку, а сейчас ответственным за сохранность груза считался старший из уцелевших членов экипажа, то есть помощник капитана по хозяйственной части Рамон Карлос Печа Альварес. Официальность заявления принуждала многих безропотно расстаться с уловом, но находились и те, кто поначалу сопротивлялся. Михаил Аркадьевич терпеливо объяснял, что Альварес поступает так для общего блага, а вещи будут использованы для «наилучшей выгоды всей группы выживших». Альварес многозначительно кивал и ухмылялся казённой улыбкой, наслаждаясь силой собственного авторитета. Самоедов подчёркнуто играл роль глашатая. За ним со стороны наблюдал Тёрнер.
