Иван-дурак - страница 19

Впрочем, это только один пример. А я собрал солидную коллекцию «народных восстаний» и все примеры говорят, что массовка – самый слабый элемент конструкции заговора. Вот, смотрите, что пишет известный всем из школьных учебников истории как гонитель Пушкина, граф Бенкендорф о восстании декабристов:

«Толпа людей в страхе направлялась навстречу движения Императора. Тогда он крикнул громовым голосом: «Шапки долой!» И вся эта толпа, которая забыла всякое уважение, и еще даже не знала, кто теперь является ее Государем, признала его по хозяйскому голосу. Все люди обнажили головы, наиболее близко находившиеся стали целовать его ноги и, как по волшебству, слепое повиновение пришло на смену шуму и беспорядку… Площадь опустела…» Вот и все декабристское восстание кончилось.

Граф Бенкендорф на самом деле был умнейший человек. Тонкий психолог.

Или возьмем еще более древнее восстание Пугачева. Это было наиболее серьезное народное восстание, сделавшее власти много неприятностей. Пугачев чуть было не победил и не воссел на престол. Его военные удачи во многом объяснялись тем, что он использовал инородцев, покоренные российскими царями народы. «Пугачевская сволочь», о которой пишет Пушкин, – это были башкиры, уральские казаки из кипчаков, и разная другая нехристь. Но и то: стоило запахнуть поражением Пугачева, как они стали торговаться с властями за голову своего предводителя и, в конце концов, сами связали его и сдали правосудию. Любопытно, что историк XX века Ключевский не посвятил этому восстанию отдельной лекции. У него сказано, что «в 17-ом веке народ часто бунтовал», и все – больше ничего не сказано. Техника подавления народных бунтов даже в 17-ом веке была на высшем уровне. И только Александр Сергеевич Пушкин озаботился анализом пугачевского бунта и написал его историю. Но ему даже в голову не пришло описывать роль народных масс в этом восстании, он называет эти массы «разной сволочью» и никак не иначе.

Я это к тому, что вы хотите сделать движущей силой мероприятия разную сволочь.

–– Не движущей силой, а жертвой! – почти взвизгнул Антон Марсович. – Мы хотим обнажить проблему жертвенной роли среднего человека и уничтожить эту проблему, стереть ее.

Натюрморт одобрительно кивал и вдруг открыл рот и сказал:

–– А Украина? А «оранжевая революция»? Там великий украинский народ победил. Он показал, что может воевать за демократию и честные выборы.

–– Полно вам врать, – лениво предостерег Булд. – Мы с вами вместе работали по этому народу. Это был элитарный путч, в котором массу использовали по назначению. Мы с вами и использовали.

–– Вот и договорились, наконец, друзья мои, – удовлетворенно сказал Антон Марсович. – Массу мы используем по назначению.

Уложив в огромный рюкзак ноутбук и прихватив также пару книжечек по программированию, диски с программами, полбатона докторской колбасы и батон хлеба, Леша сказал матери, что, пожалуй, съездит на участок, посмотреть что там и как. Мать тут же заскулила, мол, и я с тобой поеду, Лешенька, мне нужно грядки посадить. Леша на мамино присутствие никак не рассчитывал, но быстро сдался, как всегда. А сам подумал, что так даже лучше, чтобы и матери не было в квартире. Если его будут искать, мать могла бы проговориться, мол, Лешка на даче, а так – нет никого, авось забудут и наймут другого лоха.

На позднюю электричку еле успели. Леша, довольный своим бегством, с мамашей, которая дремала, ехал в полупустом вагоне и жевал докторскую колбасу, попутно читая свою любимый журнал «Чудеса». В нем простые люди с улицы рассказывали о своих встречах с пришельцами, путешествиях по центрам неопознанной силы – древним захоронениям, городищам, самопальным археологическим раскопкам. Журнал «Чудеса» был истинно народным чтением, его тиражи росли год от года. И немудрено: почти каждый россиянин большую часть своей жизни ждал встречи с чудесным, а встретив его, потом долго писал об этой встрече письма в разные редакции и даже статьи. Но в редакциях относились к народным заметкам с презрением, и только журнал «Чудеса» прислушивался к народному гласу.