Когда он впервые увидел её, она была на последнем месяце беременности – ещё с длинными волнами каштановых волос. Не красавица, но симпатичная. После рождения дочери Кира отказался от главного богатства – постриглась под мальчика, и с тех пор отпускала волосы только до плеч, прикрывая уши и чёлкой глаза, – как сейчас.
– Ужинать будете? – спросила она.
– Не, благодарю, но поеду. Пробки сейчас, раньше выеду, раньше приеду.
– Будьте осторожны.
– Постараюсь. Катрусь, я поехал.
– Дядь Федя, погодите! – отозвалась девочка.
Катерина с первого взгляда удивляла несхожестью с матерью. Видимо, в отца, всегда думал Фёдор Степанович. Упоминать о нём, правда, было не принято, и Фёдор Степанович, не видевший этого человека ни в жизни, ни на фотографиях, мог только догадываться. Жгучая брюнетка с пелёнок, её тяжёлые прямые волосы не выгорали и на летнем солнце. Крупные чёрные глаза формы миндаля. Смуглая кожа – в отличие от Кириной молочной бледности. Взгляд – кажется, игривый, мягкий, но, если застать врасплох, не по годам взрослый, даже надменный, будто эта детскость – маска. Будто с рождения она была не ребёнком, а женщиной, знающей себе цену. И цена эта была куда выше, чем мог позволить обычный человек.
Вот и сейчас она смотрела на него глазами взрослой женщины. Подошла и шепнула:
– Я никому не скажу про ваш секрет.
– Какой секрет?
– Что вы волшебный.
Фёдор Степанович расплылся в улыбке.
Он вспомнил почти такой же вечер 10 лет назад, когда ноги вынесли его из сауны, дрожащего от аритмии, и понесли в затуманенном сознании в чужой дом в спальном захолустье Симферополя.
Взъерошенный, с трехдневной щетиной после трехдневной гулянки, хорошо, хоть одетый, перед чужой дверью.
Дверь открыла незнакомка, спокойно пустила в дом, без страха провела в комнату со светло-жёлтыми обоями и тяжёлым дубовым комодом.
– Карниз только прибить и шторы подвесить, – сказала она.
– Инструменты?
Девушка указала на старый потертый ящик в углу полупустой комнаты, и он самозабвенно принялся за дело, с каждой минутой ощущая, как боль отступает, напряжение спадает, приятное тепло разливается по отрезвевшему телу…
Катя подмигнула и убежала в комнату.
Две такие разные девочки… Только подрастая, Катерина начинала обретать материнские черты. Больше в движениях – такой же наклон головы в разговоре, чуть вправо и вперёд, такой же лукавый прищур, лёгкое движение рукой, отбрасывающее чёлку от глаз, те же часто ироничные интонации в голосе…
– Кать, иди ужинать, – позвала она дочку, закрыв дверь за вечерним гостем.
На столе стояли две тарелки с золотистыми брусочками картошки, нарезанный пластинками соленый огурец, патиссоны, сметана и компот.
– Мам, а Фёдор Степанович домработник?
– Почему домработник? Бери огурец.
– Не буду я огурец, – отбилась она, положив в тарелку ещё ложку сметаны. – А кто он? Он же как домработник – появляется, только когда что-то ломается.
– Просто хороший человек.
– Не надо, мама, я уже взрослая, я всё понимаю.
– Что именно?
– Он из сказки.
– Не помню что-то в сказках домработников. Чай будешь?
– С чем?
– С интересом.
– Не, не буду. Мне читать надо.
– Математику сделала?
– Почти.
– Помочь?
– Не, уже заканчиваю, – ответила Катя, выйдя из-за стола.
Кира мыла посуду и вспоминала, как Фёдор Степанович, прибив карниз и подвесив шторы, вдруг ошарашенно обернулся, словно проснулся.
– Ты кто?
– Здравствуйте. Вас как зовут?
