У ручья Чечорка, рядом с Елоховым мостом и Немецкой слободой находился известный во всей Москве кабак, который в народе красноречиво называли «Разгуляем». В этом питейном заведении сутками толпился народ. За одними столами сидели дьяки и мастеровые, дворяне и крестьяне, дети боярские и безродные ярыжки10. Порой в кабак забредали слободские или сельские попы – кто-то из них удовлетворялся одной чаркой, а кто-то напивался до безобразия. Наведывались в «Разгуляй» и важные бояре, когда у них возникала потребность гульнуть, забыв о приличиях. Даже обитатели Немецкой слободы, хотя и брезгливо морщились при упоминании о шумном и грязном питейном заведении, тем не менее нередко посещали его. А самыми частыми гостями «Разгуляя» были стрельцы и солдаты, приносившие кабатчику основной доход.
Вечером 5 мая в заставленном столами помещении висела смрадная мгла от чада, исходящего из кухни, и от дыма, испускаемого курящими трубки чужеземцами. Слышалась громкая брань, порядком набравшийся ярыжка пытался петь песню, но забывал слова, а мрачный мужичок наигрывал на свирели. Среди заполнивших кабак мужчин вертелись растрёпанные женщины в непристойных одеждах. Служивые то щипали бабёнок, то подзывали к себе, чтобы вместе выпить.
– Эй, Ульянка! – окликнул один из стрельцов чернявую красотку с пышными бёдрами.
– Чего тебе? – не очень любезно отозвалась она.
– Полюбила бы ты меня, – предложил он.
Женщина хмыкнула:
– Даром что ли? У вашего брата, служивого, с деньгами нынче худо.
– Худо, – согласился её ухажёр. – Отколь взяться у нас деньгам, ежели нам жалованья не платят.
В кабак вошёл статный красавец лет около тридцати пяти, в коротком пепельного цвета кафтане, небрежно наброшенной на плечи, отороченной лисьим мехом ферязи11 и сдвинутой набок высокой шапке. За этим видным собой мужчиной следовал молодой, долговязый стрелец в красном кафтане и серой шапке.
Появление новых посетителей не осталось незамеченным. Со своего места поднялся тонкогубый, кривоносый стрелец в зелёном кафтане.
– Мое почтение Фёдору Леонтьевичу Шакловитому!
Шакловитый был сыном боярским родом с брянщины и служил дьяком в Разрядном приказе.
– Здравствуй, Цыклер! – откликнулся он.
Цыклер имел чин стрелецкого капитана, в просторечье – сотника. Его отец, уроженец Пруссии, прибыл в Москву за лучшей долей, принял православие, женился на русской, однако мало чего сумел выслужить.
– Давненько тебя не было видно, – заметил Цыклер.
Шакловитый недоверчиво хмыкнул:
– А ты никак по мне соскучился?
– Почто же не соскучиться по умному человеку? С тобой завсегда приятно потолковать.
«Врёшь ты, немецкая твоя душонка, – подумал дьяк. – Но лесть всё одно приятна».
– Некогда мне было шататься по кабакам, – сказал он. – Перед Рождеством я жену схоронил, царствие ей небесное. Да и по службе мне нынешней зимой пришлось немало потрудиться: ты, поди, слыхал о составлении родословной книги. А уж когда благолепный государь Фёдор Алексеевич, упокой его, Господи, совсем занемог, нашему брату, служилому человеку, и вовсе стало не до гулянок. Вот токмо нынче я решил проветриться да Ефима Гладкого с собой позвал.
Шакловитый говорил ровным голосом. Даже о смерти жены он упомянул, как о чём-то обычном и будничном. Было понятно, что ему её ничуть не жаль. В душе он даже чувствовал облегчение, оттого что избавился от той, на которой женился лишь, потому что мужчине полагалось иметь семью, и которая, не родив мужу детей, порядком успела ему надоесть.
