– Матушка наша едет! – услышала она.
– Бела матушка!
Народ ждал её. Князю давно пора было жениться. Свежа была память смутного времени бесправия и безнаследия. Когда первый попавшийся, первый дерзкий заправлял в народе и загонял его, как лихой пьяный всадник загоняет лошадь. Людям, что вели хозяйство на своей земле, нужен был такой же хозяин. А чем хозяин отличается от управленца и лихого всадника? Тем, что он думает о детях своих, коими населяет дом. И как у дома есть отец, так и у града должен быть. Но нет отца без матери.
Тиуны оповестили народ, что вот-вот привезут из-за дальних земель невесту князю, которую он первой женой сделает.
– Матушка!
– А как звать-величать? – шептались.
Кто-то из дружины бросил в толпу имя. И скоро по устам уже ходило:
– Ольга! Матушка Ольга едет!
Гул подхватили на городском подоле, на крышах теремов, на стенах детинца и башнях частокола. Радостный гул.
Наречие полян чуть отличалось от псковского. Но это слово было всюду одинаково – «матушка».
А неужели она счастлива? Улыбка пробила маску робости, Хельга, теперь уже Ольга, кивнула – да! Так и должно было случиться. От того, видать, хранили её боги в дремучей хижине отца, вдали от шумного Пскова. Так хранят сокровище от лишних глаз, так не зовут к семейному очагу чужаков. Так отец хранил её. И вдруг стало ещё светлее – как только она сядет на престол, попросит мужа навестить родные земли, увидеть отца и братьев…
Попросит мужа… Муж. Тот самый Игорь. Холод окатил нутро. Вот-вот встретит его, заглянет в очи. Уже судьба-то её прояснится, уже важнее всего теперь – этот взгляд.
В мыслях об Игоре она не заметила, как паланкин внесли через ворота детинца, и за дубом с идолами трёх богов-чуров, показались хоромы Игоря. Те самые, что некогда принадлежали Аскольду, а потом сгорели и были вновь возведены ещё ярче, и которые благословил своей славой великий Олег. И вот теперь уже ножки её касаются ступеней крыльца, а в сенях стоят белокурые жрецы, окропляют её голову водой, сыплют под ноги пшено. Из светлицы несётся сладкий девичий хор. Бубен стучит, или сердце? Цевницы гудят или кровь в висках?
Нет, не остановить течение реки, даже не замедлить. Не станет Днепр Славутич слушаться жалкой щепки, не станет жизнь твоею собственной, а воля человечья – человеку ли вручена? Ольгу нёс поток, как некогда Уж-река несла двух борцов за её честь…
И вот – выходит судьба. Золотые птицы на рубахе. Ясное чело…
Вялые глаза.
– Заходи.
Спина, размах рук, быстрые шаги – Игорь ушёл в залу. Ольге почему-то захотелось потрогать что-нибудь. Хотя бы свою руку. Она пошла следом за ним.
– Оставьте! – крикнул Игорь, и двери залы тут же затворили.
Она слышала ещё чьё-то дыхание за спиной, но Игорь кинул:
– Выйди, Свенельд. Потом.
Свенельд ушёл.
Остался привкус железа во рту – кусала губы. Она замерла, и всё замерло – только свечи еле заметно шатали тени. Никогда Ольга не видела свечей. Никогда не видела такого яркого нутра избы. Лучина в её хижине не могла выгнать мрака из углов. Здесь же всё дышало медовым светом. По стенам сияло оружие и кольчуги, а заморские ткани влажно струились.
– Так у тебя никого не было? – спросил Игорь.
Она глядела на этого юношу, и не знала, что с ней и кто она. Был только он – немного измождённый, немного нервный, ухоженный, вроде и красивый. Не её, хотя и хозяин. Это она сразу отмела, и заперла за сто дверей. Потом… не сейчас о таком думать. Сейчас – улыбнуться ему. Растопить немного тот лёд, что меж ними. Не так ведь невест встречают. Или не так встречаются с женихом?
