Она опустилась на колени и склонила голову. Она – земля, он – солнце. Пусть заботится о ней, а она – готова принять его. Но он что-то недоволен. Что-то снова спрашивает. Как глупо.
– Неужели был кто?
Игорь спрыгнул с резного трона, отошёл к кадке с водой и умыл лицо. Ольга молчала, даже не слыша, что спрашивал жених. Наверное, глупо так улыбаться, но всё под спудом льда. Выйди, солнышко!
Он чесал лоб и не глядел на неё. Потом его сапоги скрипели по зале туда-сюда. А потом в дверь постучали, и он позвал. Кто-то вошёл, сказал про овёс, и что всё готово, про какие-то бочки. Игорь оживился, даже подошёл к ней, поднял пальцем за подбородок.
– Иду на уличей. Ты будешь ждать. Когда вернусь, поговорим. Если целая ты, свадьбу сыграем. А пока хоромы пользуй, как свои.
Или не так сказал? – она даже не помнила. Просто видела, как тени на сквозняке шатаются, и одна свечка погасла синим дымком. Просто потом не стало Игоря, и она свернулась на скамье в его зале. Одна, и никто не трогал её сна.
Она спала долго, вероятно, целый день.
Когда проснулась, в зале кто-то был. Слюдяные окна чернели – была ночь, а свечи давно погасли. Только лампада у дверей освещала силуэт. Через сонную пелену Ольга не видела лица.
– Мир тебе, невеста, – сказал женский голос.
Ольга подобралась на скамье.
– И тебе, кто бы ни была.
Незнакомка встала и прошлась по зале. Мерцала сталь – бляхи на поясе и кольца по плечам. Это были не украшения. Лёгкая кольчуга на варяжский манер, хотя речь была чистой славянской.
– Может, будем знакомы. Может, нет, – сказала женщина. – Что на сердце Игоря – не ведомо. Легче ветер предсказать. А коли чем ему не угодишь, тут не засидишься. Стало быть, и нам с тобой знаться не след.
Ольга дёрнула носиком. Крылья ноздрей её раздались и опали – так всегда у неё проступало негодование, за что братья звали её соколихой.
Но в темноте не было видно. Она только ответила:
– Не затем я сюда лунный месяц ехала, не затем от отца отняли, чтобы теперь здесь неугодной быть.
– Вот как! – усмехнулась незнакомка. – Мне уже сказали, что ты ягодка терпкая. Прощу тебе дерзость. Мне по нраву такие. Баба, что по правую руку от князя сидит, да на ложе ему заветное шепчет, правит наравне с ним. А то и больше власти имеет. Она знать себе цену должна.
– Больше власти имеет? – переспросила Ольга.
– Пусть этого сразу и не видно. Муж-то речи держит на вече, всю славу себе берёт, в походы ходит, да гостей важных к сапогам своим клонит. Но в яйце птенца не видно. Вся слава княжья на жене его держится.
– Почему же ты мне это говоришь? – насторожилась Ольга.
– Потому что знаю Игоря. Он до баб ходок. Серебряный терем – ещё от Аскольда наследие. Там рабынюшек белолядвых тьма, да одна другой краше. Повадился туда Игорь наш. Ублюдков плодит. Если его не подчинишь, он тебя попользует, да сгноит. А на твоё место другая ляжет, и Киев по-другому дела станет вести. Что баба, что дела – не той головой мужик думает. Но идти нам надо путём, а не с тропинки на тропинку скакать. Единить надо славянские роды у одного огня. Вот потому на тебя надеяться хочу. И весь народ, да и бояре все – тоже хотят.
– Ты ему матушка, стало быть? – от этой мысли Ольга присмирела.
– Матушка его в другом племени с другим князем сидит. А я Игоря не молоком кормила, а кровью своей. И землю эту ей же питала. Хазары, печенеги. Царьград. Видела, как Олег щит свой вешал на его ворота.
