Варяжский купец Лейв – совсем еще молодой парень, не купец – купчонок, на вид противный – слюнявый, сытомордый, упитанный, – важно почмокал губами и, пошарив в прицепленной к поясу мошне, вытащил серебряную монету. Да не куну, а – то Бутурля враз приметил – ногату! Из нового серебра, еще не истершуюся, что арабы так и прозывают– «нагу», что значит «хорошая, отборная». Отсюда и «ногата». Хоть по виду и схожи – несведущий человек и не отличит почти, – да зато по весу разные – за гривну двадцать ногат дают, а кун – двадцать пять. Ничего не сказал Бутурля Окунь купчонку, словил на лету ногату, сунул за щеку и, поклонившись, быстро спустился по крутым сходням кнорра.
– А гость-то, однако, не беден,—усмехнулся Всеслав Сушина – мужик из артели, сухой, худющий, длинный, словно иссохшее дерево, вот уж точно – Сушина. – Вот бы к такому наняться. Я чаю, люди ему понадобятся, варягов-то с ним не так и много. Заработать можно, потом всю зиму у огня кости греть, это не то что с нашим жуком Бутурлей. А, Найден?
Найден вздрогнул. Закончив погрузку, он сидел на длинном полусгнившем бревне, брошенном почти у самой воды неизвестно для каких целей, и задумчиво смотрел на противоположный берег – холмистый, густо поросший угрюмыми елями и сосняком.
– Что, дядько Сушина?
– Я говорю, хорошо б к тому варягу наняться.
– А, это можно. – Найден пожал плечами.
В принципе, к зиме подработать, конечно, нужно, да вот только срываться сейчас с Ладоги не особо хотелось. И так после побега из южных земель едва на ноги встал, к артели прибился, и ведь, удивительное дело, взяли его, чужака. Хотя, если разобраться, какой же он, Найден, чужак? Да, то место на берегу Волхова, где когда-то белоглазая чудь спалила его деревеньку, давно уж заросло молодым лесом, однако кое-кто из артельных ее помнил, ну, не саму деревеньку, а мужиков. Старосту, Хромого Неждана, многие знали – частенько нахаживал Неждан в Ладогу с медом, воском, с рухлядью мягкой. А Неждан Хромой приходился Найдену дедом, вот, видно, потому и махнул рукой Бутурля Окунь, когда решал, взять ли, нет, в артель чужого незнакомого парня. Взяли. Всё ж таки не совсем чужой – остались еще такие в Ладоге, что деда помнили, хоть и помер он давненько, тому уж лет двадцать будет.
Как стал Найден артельным – а то в березозоле-месяце случилось, – жизнь веселее пошла. Да, работы много было, отдыхать некогда, иной раз и пот глаза застит, и гнус-комар ест, а всё ж не один, всё при деле. И голову преклонить есть где – построили артельные себе шалашик, просторный, ельником крытый, изба целая, а не шалашик, там и стол, и лавки из березовых стволиков сложены, лыком связаны, рядом с шалашиком, на полянке, – кострище, аккуратно булыжниками обложенное; дрова есть, река рядом, – уж хоть и не баловал Бутурля кормлением, да белорыбица на ушицу завсегда была. Так вот и жил Найден, спокойно да размеренно, правда, мыслишка нехорошая грызла – а что ж зимой-то? Зимой-то гостей-купчишек заморских нету, не нужны никому артельные. Остальным-то парням – из взрослых, в возрасте, мужиков тут, почитай, только двое и было – Сушина да Бутурля Окунь, староста, – всё равно. Их-то в родных деревнях ждут, – как закончится август-серпень, наступит хмурень-сентябрь, так и уйдут по домам ребятки, до следующего сезона. У Бутурли давно в самой Ладоге домик выстроен, с печью-каменкой да дощатым полом. И хозяйка в доме имеется, хоть и неказиста – Найден ее как-то видел, мужу блины приносила, – рябая, мелкорослая, а всё ж какая-никакая женщина, как же без женщины-то? Вот и сам Найден подумывал, что неплохо б жениться, – срок подошел, уж весной двадцать лет стукнет, и собой пригож – крепок, лицом чист, над очами серыми кудри русые вьются, – да ведь только кто ж пойдет за него, безродного? Кто ж свою дщерь отдаст?
