— Целительница, значит, — задумчиво проговорил Морок.
— Она самая, — подтвердил трактирщик. — А четыре седьмицы
назад, хотите узнать, чего учудила?
— Не томи.
— Прямо в родительском доме, в западном крыле, где раньше
спальня матушки ее покойной была, приказала еще один вход оборудовать, да устроила
не то лечебницу, не то странноприимный дом, и зазывает туда теперь хворых да
недужных. Они к ней со всех окрестных деревень идут. И ни монетки с них не
берет, можете себе представить!
— Занятно.
— Да уж куда там! — закивал трактирщик. — То-то мачеха
ее, госпожа Эрисса, буйствовала, как узнала! Она-то давно хотела ту комнатку к
рукам прибрать, чтоб наряды там свои хранить, да только судья не давал. Ее
личная горничная моей супружницы сватья, вот и поделилась. Слухи-то у нас
быстро разлетаются. Сказывала, крик стоял такой, даже у соседей слыхали, а
госпожа Мияна, упертая девица, знай, о своем: дескать, моя матушка покойная
только рада была бы, что ее спальня на благое дело пошла! Вот потеха!
— Хм-м, — протянул Морок задумчиво, решив, что задержаться
определенно стоит.
— Но ежели меня спросите, скажу так: не пристало девице подобным
заниматься, тут уж госпожа Эрисса как есть права, — решительно мотнул головой
трактирщик, с шумом ставя кружку на стойку. —
В спальне девице место супружеской да у колыбели. Покорной быть боги
уготовили, услужливой, степенной. Ну и супругу своему помогать — вот в чем долг
и первейшая обязанность перед богами. Но да тут, может, дело-то и не только в
целительстве. Госпожа Мияна не всегда касаемо супружества такая уж упертая
была. В тот год, как она с учебы-то вернулась, стал к ней один захаживать…
Разговор оборвался — грохот ударившейся о стену двери, от
которого затряслись глиняные миски, заставил умолкнуть и трактирщика, и гостей.
Слышно стало лишь потрескивание поленьев в очаге, да шипенье капавшего на них
жира с кабаньей туши. Морок обернулся, когда наемник ступил в зал.
— Где этот хлыщ?! — заорал дурным голосом.
— Ох, беда-беда, горюшко! — простонал трактирщик. —
Давеча компания таких разнесла мне половину зала, едва успел лавки прикупить у
старьевщика, и вот — снова-здорово!
— Ты! — снова огласился трактир криком, когда наемник
приметил наконец охранителя сумрака.
Морок не поднялся, лишь лениво развернулся на табурете и
оперся о стойку локтями. Наемник широким шагом пересек зал и приблизился. Лицо
его заливала запекшаяся кровь, нос теперь смотрел в сторону, а к рубахе и
штанам прилипло сено.
Черные, непроницаемые глаза охранителя сумрака
встретились с полным ненависти взглядом наемника
всего на миг, а в следующую секунду тот странно всхлипнул, обмяк, будто став меньше ростом и как-то
сдувшись. Разинув рот в немом крике, попятился.
— Горан! — позвали его
приятели, но тот, не слыша, налетел на один из столов, все не сводя взора с
Морока, а затем, развернувшись уже у самых дверей, выскочил из трактира.
Охранитель сумрака, словно
ничего странного и не произошло, повернулся к трактирщику.
— Так что ты там
рассказывал о судейской дочке? — протянул, точно разговор и не прерывался.
В зале снова загомонили голоса, трактирщик, еще не веря,
что все осталось целым, сглотнул и с опаской покосился на Морока. Потом достал
из-под столешницы кувшин, плеснул терпкого красного вина в один из кубков и
подвинул охранителю сумрака.
— В благодарность вам, добрый господин. Берег это винцо
для особого случая.
