Образ жизни мы с первого дня вели организованный и скорее коллективный, чем семейный. К расписанному по часам быту я привыкал с трудом. Вставая раньше всех, Кристина собирала мужа на работу. К восьми часам она готовила завтрак для Макси. Наш подопечный так и продолжал жить по расписанию интерната. Всё, что для него изменилось, – это застольное меню. Я же появлялся на люди после девяти и свою дозу кофе цедил в одиночку, когда все уже занимались своими делами. И это была настоящая привилегия, которую я очень быстро стал ценить. На ужин, как и на обед, но уже с хозяином во главе стола, мы собирались вместе в столовой.
Иногда, в редкие нехолодные вечера Кристина выносила аперитив на террасу, просторную и заставленную пустующими до весны кадками. И пока мы впотьмах прохлаждались, нам с Макси никак не удавалось привыкнуть к грохоту Ф-18, иногда проносившихся над головой. Яннис умел распознавать истребители по характерному свисту, с которым их тени почти беззвучно появлялись над самой головой. Гром, отставая от фюзеляжей, накрывал как бы второй волной. Аэродром в двух шагах, на вид заброшенный, вдоль которого мы проехали в день приезда, этакий забытый миром колхоз, оказался американской авиабазой.
Для расположения фермы место не самое подходящее, хуже не придумаешь. Но Кристина уверяла, что это лишь вопрос привычки. Многие месяцы в году, особенно летом, местные жители проводят фактически на улице. До глубокой ночи все сидят по своим террасам. И грохота здесь давно никто не замечает.
Яннис, на вид стопроцентный грек, ничем не выдавал в себе французского воспитания. От матери, француженки, он унаследовал лишь французский язык. Изъяснялся он на французском свободно, с едва заметным налётом местных интонаций, но во всём соблюдал молчаливую деликатность, чуждую грекам, я это чувствовал. Человек немолодой, лет на пятнадцать старше жены, на редкость добродушный, хотя и не со всеми открытый, скорее сдержанный, вечерами он не переставал раскупоривать вина, бутылку за бутылкой, словно боялся, что не успеет дать мне распробовать все свои запасы. И я уже понимал, что на ферме спасения мне не будет ни от вина, ни от рассказов о том, как всё это просто на самом деле даётся, было бы желание.
Большую часть своей продукции Яннис сбывал в Германию. Несколько предприимчивых бюргеров из Дюссельдорфа, сбрасываясь, отправляли к нему целую фуру. В их частные погребки раз в год и вывозился весть урожай – вино как правило прошлогоднее, уже немного выдержанное. И так из года в год. Работы было через край, но доход от вина оставался недостаточным, чтобы можно было бросить работу в аэропорту, делился со мной Яннис. Периодами, чтобы управиться в винограднике, приходилось брать отпуск за свой счёт.
Макси к винному хозяйству пока лишь присматривался. Искоса наблюдал, ходил кругами и, чувствуя недоверие хозяина, настороженно гоготал. О планах папаши устроить мальчику квест с посвящением в виноделие Янниса предупредили, но он придерживался своих взглядов на воспитание и особенно их не афишировал. А пока, принимая Макси немного за дебила, доверял ему лишь примитивную садовую работу: подмести, убрать, перетащить.
Макси проводил во дворе весь день и уже не просыхал от заданий, которые ему давали. В перерывах он выгуливал хозяйских терьеров, которые его жаловали как родного и даже спать напрашивались на ковре в его комнате.
