Читать онлайн Герман Коген - Избранные работы

Логика, представленная в этой книге, является основой системы философии. Если в противном случае логика должна учить законам и правилам общего использования разума, тогда она должна служить упреком во всем своем объеме и в своем единообразии.

Однако единообразие – это предпосылка, которая требует ограничений; ее нельзя понимать как равенство. Ведь сфера применения разума распространяется на самые разнообразные проблемы и, следовательно, на правила и законы. Тем не менее, единство разума должно охватывать все эти различные задачи. Таким образом, логика коренится в направлении системы философских проблем; систематика является ее истоком. И в вечных образцах, которым должна стремиться подражать каждая новая попытка, ясная систематическая склонность формирует классический характер.

Поэтому систематическая установка имеет в качестве предпосылки спецификацию логики в понятии чистого познания. Именно в таком понятии Платон основал логику и в нем же завершил ее историю. В нем для логики возникает еще одно отношение, которое фактически уже содержится в систематике. Если логика направлена на систему философии, то тем самым она связана с теми направлениями культуры, которым соответствуют члены этой системы. Таким образом, она связана, прежде всего, с наукой. И Платон дал непреложное указание, что это отношение к науке, а именно к математике, определяет метод логики и образует рабочую основу для ее систематического развития. В его языке имеет место двойное значение одного и того же слова, обозначающего науку и знание.

Сложности логики, однако, не исчерпываются связями философской системы и проблемами математического естествознания. Как логика не может быть оторвана ни от своего исторического происхождения в Платоне, ни от предшественников Платона, так и ее внутренняя систематика находится в живой связи со всей ее историей. Никакая объективная картина логики не может быть набросана, если она не выводит основные линии своего рисунка из этого естественного контекста. Кажется неестественным пытаться искусственно строить логику, не соизмеряя фундамент, как и возведенные на нем этажи, с тем запасом мер, который заложили классики логики, являющиеся в большинстве своем и строителями этой науки. Приходится иметь дело не только с историческими именами; эти имена означают также фактические основы логики и вехи ее развития.

Соответственно, я стремился найти общий язык с этими классиками на каждом новом повороте. Я не хочу обсуждать, способствовал ли фактический разговор непрерывному диалогу с ведущими духами. Скорее, я хочу лишь отметить, что в результате изложение этой книги требует нового дополнения. Следует ожидать, что систематические ссылки, как и фактические объяснения, особенно в отношении проблем математического естествознания, должны были быть во многом ограничены; что отбор был связан двойным соображением: во-первых, для углубления и прояснения в ходе развития, но затем также предостережением против избыточной нагрузки и изоляции. Однако соблюдение разумной меры в историческом противостоянии может показаться почти неразрешимой задачей.

По этой причине я решил написать настоящий том с прицелом на второй том, который будет содержать все эти дополнения с систематической, фактической и исторической точки зрения. В этом томе я также намереваюсь провести углубленную дискуссию с моими современниками среди людей, работающих в этой области, а также среди научных исследователей.

Вы можете ожидать, что я выскажусь о связи этой новой книги с моими предыдущими книгами: о моем отношении к Канту.

Когда более тридцати лет назад я приступил к реконструкции системы Канта и оправился от первоначального изумления, что понимание ее основных понятий не только утрачено, но и никогда не было достигнуто, меня осенила надежда на историческую проницательность, которую Кант однажды высказал в комментарии ПЛАТОНУ: что можно понять автора лучше, чем он сам себя понимает, через сравнение его положений. С самого начала я был озабочен дальнейшим развитием системы Канта. Исторический Кант был для меня тем краеугольным камнем, в направлении которого должно вестись дальнейшее строительство, тот устойчивый курс, который, по словам самого Канта о науке, должна уверенно прокладывать философия и ее история. Печальный исход философий оригинальности объясняется для меня их дезориентированным отношением к Канту, их полным непониманием его систематики, методологии и терминологии. Подлинная оригинальность, плодотворная продуктивность философии в смысле непрерывной истории, как мне казалось, связана с непременным условием, что нужно не только вернуться к Канту в целом и снова связать себя с ним, но и влиться во всю великую структуру его мира мысли с полной отдачей, вплоть до самых узких мотивов. Только если все эти глубокие мотивы будут использоваться и модифицироваться снова и снова в строгой и свободной форме, оригинальность и продуктивность в этой области будут поддерживаться.

Поэтому я могу поддерживать смысловую нагрузку и содержание моих книг о Канте в целом, наряду с острой полемикой, которую я веду в настоящей книге против важнейших столпов этой системы. Эти два понятия не только не исключают друг друга и не просто совместимы во мне, но и дополняют друг друга, образуя единство систематической работы.

Наконец, несколько важных слов, без которых мне пришлось бы обвинить себя в неискренности в тот момент, когда я передаю общественности часть труда своей жизни. Общая ситуация в мире противоречит духу подлинной философии, которая всегда представлена мировоззрением идеализма. Даже немецкое чувство отклонилось от своего космополитического направления. Отсюда подчинение закона и справедливости власти и благосостоянию, подчинение гуманности религии. Несмотря на все эти печальные, мучительные и смертельные штормовые флаги, я твердо верю в победу свободы и правды. И не только моя вера в религиозную истину пророческого мессианства делает такой оптимизм путеводной звездой в любой ситуации времени и жизни. В то же время, именно радостное чувство непосредственной преподавательской деятельности, плодом которой я могу считать и эту книгу, поддерживает меня в радостной связи с настоящим, в котором расцветает будущее. Таким образом, гармония, существующая между философией и университетом, оживает в моем личном опыте.

Поэтому, если университет является корнем всех насаждений научного духа, мы можем также надеяться, что науки будут все более глубоко и охотно сознавать в философии корень своего единства и прибежище своей свободы.

Знание, самое важное слово в языке, тем не менее, не имеет в научном обиходе единственного значения, исключающего всякую двусмысленность. Можно выделить четыре значения этого слова. И эти четыре значения соответствуют четырем позициям, с которых философский разум смотрит на проблему познания.

Во-первых, познание означает индивидуальное приобретение знаний, как в обычной жизни оно означает приобретение восприятия и знания. Здесь, в соответствии со своим фактическим значением, познание является синонимом знания, хотя приставка указывает на установление того, каким должно быть содержание. Познание здесь означает содержание знания, без которого знание было бы бессодержательным и бесценным. Таким образом, в этом значении понятия «знание» находит свое выражение точка зрения индукции. Все знание и вся наука основаны на независимой, необходимой и незаменимой ценности индивидуального познания. Общее может подняться только на основе индивидуального. Всякое знание было бы беспочвенным и всякое исследование было бы тщетным, если бы оно не основывалось и не обеспечивалось знанием отдельного человека, которому, следовательно, в соответствии с его ценностью полагается и значимость знания.

Вторичным вариантом этого значения является юридическое употребление слова. В нем судебное решение называется знанием; конечно, не исключительно в том смысле, что оно обозначает методичное и упорядоченное вынесение решения, а скорее в том смысле, что оно обозначает зрелое, обоснованное решение рассматриваемого вопроса. В изменении юридической терминологии с суждения на знание можно предположить прогресс в осознании ответственности науки.