Кант также подводит чистое знание всех видов под название разума; в этом он следует языку классиков рационализма; ведь и Декарт, и Лейбниц связывали врожденные идеи и вечные истины с треугольником и механическими принципами, а также с душой и Богом, и оба вида они подводили под понятие разума. Но Кант все же строго и резко разделил эти столь различные интересы и проблемы метафизики. Он сначала воздержался от всякой моральной философии и теологии, а значит, и от всякой рациональной психологии, и сосредоточил метафизику сначала исключительно на проблеме системы принципов Ньютона. В силу этого ограничения, этой конкретизации и изоляции задачи, метафизика стала для него критикой.
Это значение критики, установление связи между метафизикой и математическим естествознанием, это решающий акт Канта, благодаря которому после долгого развития, в ходе которого он с юности ощущал желательность метода Ньютона для метафизики лишь в общих чертах, хотя и настоятельно и энергично, он наконец созрел в систематиста. Система природы привела его к системе метафизики. Но средства лежали в критике, критике принципов. Таким образом, система метафизики стала системой критики.
Принципы, основы, отныне образующие проблему; синтетические принципы, как назвал их Кант в соответствии с тем значением, которое он придавал слову «синтетический», они положены в основу математического естествознания в виде открытого, ясного, методичного аргумента. Эти принципы делают науку наукой и объясняют ее неуклонный прогресс. Они представляют собой чистое знание, право и обладание которым спекулятивный разум с незапамятных времен предполагал, утверждал и защищал. Теперь они были доступны в закрытой системе в качестве плодотворных предпосылок. Работа метафизики не была завершена, но она могла начаться на ясной почве. Философия могла и должна была, как критика, взять новое начало.
Критика была не только решающим актом в личном развитии Канта: это всемирно-исторический акт Канта. Непреходящая ценность мировоззрения Канта состоит в его открытии, в развитии метода критики. Это не значит, что ценность исчерпывается методологией критики. Но для успешного развития философского исследования важно открытое и четкое разграничение между этим значением критики, состоящим в определении соотношения между метафизикой и математическим естествознанием, и всем индивидуальным содержанием самих мыслей Канта, как бы они ни были важны. О последнем могут быть споры и нужно открыть ясный путь; о втором не должно быть споров, если мы хотим, чтобы компас науки не сбился. Со времен греков мощные, творческие умы всегда следовали по этому компасу; дело лишь в том, что курс часто переходил через туман, который сгущал многообразие метафизических проблем. В XVIII веке наконец-то появилась искренность, которая позволила прозреть и признать, что моральная убежденность отличается от математической и научной.
Можно сказать, что этот смысл критики – не только краеугольный камень научной работы, но и точка разделения разума. Те, кто уклоняется от этой разделительной линии, – это не только «благородные», как их разоблачил Кант, которые не хотят работать; можно сказать скромнее и правильнее, которые не хотят учиться; они также были охарактеризованы Кантом как враги Просвещения, которые преследуют «полеты гения» и просвещения вместо того, чтобы рассматривать науку как единственный источник истины. В лице Мефистотеля автор предает глубокое изречение о том, что в науке одновременно присутствует презрение к разуму.
