Образ Забавы возник перед глазами – русая коса до пояса, смешливые карие глаза, ямочки на щеках. Он помнил, как она смеялась на прошлогоднем празднике урожая, когда он, выпив лишнего медового напитка, пытался изобразить танец журавля. Помнил, как румянец заливал её щёки, когда он украдкой брал её за руку в хороводе.
А Ждан? Верный, немногословный Ждан. Всегда рядом, всегда готовый подставить плечо. Они вместе охотились, рыбачили, соревновались в силе и ловкости. И соперничали за внимание Забавы, хотя никогда не говорили об этом вслух.
Сердце Всеслава сжалось от внезапной мысли: что, если они теперь вместе? Что, если Ждан утешает Забаву, пока он лежит здесь, прикованный к постели? Острое жало ревности пронзило грудь острее, чем любая физическая боль.
– Глупец, – прошептал Всеслав в пустоту комнаты. – О чём ты думаешь? Какое право ты имеешь ревновать?
И всё же… всё же он не мог избавиться от этой мысли. Они молоды, полны жизни. А он? Он – полутруп, ожидающий неизбежного конца.
Несмотря на это, тоска по их присутствию становилась невыносимой. Услышать смех Забавы, увидеть спокойную улыбку Ждана – сейчас это казалось важнее любых снадобий и отваров. Но что, если их взгляды будут полны жалости? Что, если он увидит в глазах друзей то же самое мучительное сострадание, которое видел у матери?
Всеслав закрыл глаза, пытаясь справиться с бурей чувств. Зависть к здоровому телу Ждана, страх потерять привязанность Забавы, стыд за свою беспомощность – всё это переплеталось в тугой узел, сдавливающий горло.
И всё же… всё же он хотел их видеть. Нуждался в них больше, чем когда-либо. В их голосах, их рассказах о деревенской жизни, их присутствии, напоминающем, что мир за стенами избы всё ещё существует.
Но сможет ли он вынести этот укол боли, когда увидит в их глазах отражение своей сломанной судьбы?
Всеслав усмехнулся в пустоту комнаты, наблюдая за пылинками, танцующими в солнечном луче. Вот они – свободные, легкие, парящие в воздухе. В отличие от него, великого воина, прикованного к постели собственной немощью.
– Приветствуйте величайшего героя Тихомирья, – прошептал он хриплым голосом. – Непобедимого Всеслава Тиховца, покорителя лежанки, властелина пролежней.
Горькая усмешка исказила его осунувшееся лицо. Как забавно всё обернулось. Он, мечтавший о подвигах, теперь совершал ежедневный подвиг, просто продолжая дышать.
– Мои верные подданные, – продолжил Всеслав, обращаясь к пустым стенам, – сегодня я покорил новую вершину. Смог сам сглотнуть слюну, не подавившись. Воистину, боги благоволят мне.
Смех, вырвавшийся из его груди, больше напоминал карканье вороны. Этот звук испугал его самого – настолько чужим и надломленным он казался.
Всеслав представил, как мать рассказывает соседкам о его "успехах": "А мой Всеславушка сегодня целый час не кашлял!" И те восхищенно качают головами, восхваляя его стойкость.
– Ждан, друг мой, завидуй! – продолжал он свой безумный монолог. – Пока ты вынужден таскать тяжести, охотиться и плавать в озере, я лежу как князь, и все прислуживают мне. Хочу пить – мне подносят воду. Хочу есть – кормят с ложечки. Даже в нужник ходить не надо – всё здесь, под рукой. Вернее, под задом.
Улыбка на его лице превратилась в гримасу боли. Юмор, которым он пытался защититься от отчаяния, оборачивался против него самого, вонзаясь в сердце острее любого ножа.
– А Забава? О, Забава будет в восторге от такого жениха! – голос его дрогнул. – Немощный калека, который не может даже обнять её. Зато какие истории я могу рассказать… о потолке. Я изучил каждую трещину, каждый сучок. Настоящий знаток потолочных дел!
