Вдруг Эрте не просто закричала – зарычала! Бабка засуетилась. И тут раздался детский крик.
Махли разулыбался от счастья, как будто это его ребенок родился. Но потом засмущался и пошел поправлять сбрую мула.
Потифар на радостях подарил Хенех мешочек серебра, отрезы тканей и еще много чего.
После, при посещении строящегося дома, Потифар почему-то именно с ним, с единственным хабиру в их артели, советовался: где лучше поместить спальню, служебные помещения, кухню, в каком месте прорыть канал, через который будет поступать вода на участок, где раздобыть саженцы для будущего сада. Начальник Махли, длиннорукий коренастый египтянин по имени Джед-Амен-иуф-анх, поначалу ревниво относился к такому положению дел, но со временем обвык. Увидев Потифара, приближающегося к дому, предупреждал: «Махли! Твой идет, иди, встречай!» И улыбается во весь рот…
Когда со стройкой было покончено и пришла пора расставаться, Потифар отвел Махли в пустую, еще без мебели, комнату, достал из сумки на плече тряпичный сверток и протянул ему со словами:
– Подарок тебе за сына.
Махли бережно развернул тряпицу и чуть было не задохнулся от счастья: перед его взором предстал кинжал с бронзовым клинком с обоюдоострой заточкой, рукоять была наборной из черного дерева, с навершия на Махли взирало око Гора из эмали со зрачком из лазурита.
Жаль, никто не видит, какой красотой обладает Махли, – никому, кроме стражников, не позволено носить оружие по городу. За все эти годы только семья брата и видела его кинжал. Так и лежит он в его жилище на самом дне комода. Достанет его Махли, протрет тряпочкой, полюбуется и обратно – в комод, от посторонних глаз подальше.
Со временем Потифар дослужился до должности главного судьи, стал уважаемым человеком в городе. Но и тогда он не забыл о Махли, помог ему устроиться в храм менялой. Как и его напарники, Махли теперь получал из рук жреца-уаба[14] долю за совершенную им работу.
Потом случилась чума. Единственный сын Потифара Какемур, которому на тот момент было тринадцать лет, заразился страшной болезнью и умер.
Сказать, что Потифар страдал, – ничего не сказать. Потифар чуть с ума не сошел от горя. Лишь любовь и забота его жены не дали ему окончательно потерять рассудок.
С тех пор судья сильно сдал. Вот и сегодня ни с того ни с сего объявил, что Эли – его сын.
«Голова болит от всех этих переживаний, – потер виски Махли. – Пойду-ка я домой, отлежусь…»
К удивлению Махли, дверь в его жилище была не заперта. Через узкую щель тусклый свет проникал в общий коридор.
Он сунул руку в сумку на поясе: ключ на месте.
«Говорил, замок надежный, а на деле оказалось…» – недобрым словом вспомнил Махли египтянина, продавшего ему запор.
Махли еще чуть приоткрыл дверь, просунул голову в щель.
Два подростка стояли на коленях перед комодом у изголовья топчана, спиной к двери, и тихо перешептывались. Увлеченные содержимым плетеного короба, они не заметили возвращения хозяина жилища. Тот, что был повыше, выудил со дна ящика сверток. Раздался восторженный вскрик, когда перед их взором предстал кинжал. Бирюзовое око Гора смотрело на них с навершия, бронзовое лезвие тускло блестело в сумрачном свете, проникающем в комнату через проем под самым потолком.
Желая рассмотреть добычу, нескладный паренек с маленькой головой встал с места, поднял кинжал к свету.
Это был Цафнат, сын стража кошек.
До ушей Махли долетали слухи, что сын Хафрома нечист на руку. «Ну и что с того, – рассуждал Махли, – каждый зарабатывает на жизнь как может».
