Эли за эти годы не раз сталкивался с этим долговязым парнем. Несколько раз тот наведывался в их особняк, с Потифаром о чем-то толковали. И их мимолетное знакомство пятилетней давности Эли помнит отлично. А вот египтянин, видимо, забыл о том событии. По крайней мере, при встрече он ни словом не обмолвился об этом. Или ему и в голову не приходило, что хабиру, который пришел с Горусом, и Мшэт – это одно и то же лицо.
До ушей Эли доходили слухи, якобы Цафнат в составе банды промышлял разграблением гробниц. Кто ими руководил, никто не знал, но поговаривали – кто-то из сановников. А иначе, как грабители могли творить свои гнусные дела и до сих пор гуляли на свободе? Явно у них был – влиятельный покровитель.
В коридоре раздались шаги, в архив вошел Потифар. Его глаза, увлажненные слезами, с любовью смотрели на Эли.
– Я рад за тебя, сынок, – обнял он Эли. – Теперь у тебя начинается взрослая жизнь.
Только после этих слов до сознания Эли начала доходить значимость сегодняшнего дня. На самом деле: беззаботное детство, забавы, учеба остались позади, впереди – работа, ответственность за свои поступки и слова. Еще: от понимания того, что за столько лет никто из окружения не смог разглядеть в нем хабиру, у Эли в душе даже зародилось чувство гордости за себя: вот он какой – умный и бесстрашный. Потифар не уставал ему повторять: чтобы быть как египтянин, ты должен быть выше египтянина на целую голову. И Эли не подвел своего наставника: в школе не было более старательного и усидчивого ученика, чем он. Доходило до того, что его ставили в пример перед соучениками-египтянами. Его – хабиру – ставили в пример перед египтянами! Вот он, Эли, – какой! Жалко, деревенские не видят его успехов… Интересно, что сказал бы теперь Шамма-писец?
– Надо бы ремонт сделать в кабинете, – прервал его приятные размышления Потифар. – Разве можно плодотворно работать в таких ужасных условиях?
– Саба просил петли смазать, скрипят, – вспомнил Эли.
– Петли – само собой. И со стенами разберемся. Интересно, как Хуфу терпел эту безвкусицу? – округлились глаза Потифара от вида картины. – Ладно, будем делать ремонт, закрасим… Идем домой. Будем отмечать твой первый рабочий день! – Потифар потянул Эли к выходу. – Я с Саба договорился.
Эли, выходя из комнаты, задержал взгляд на картине. Ему почему-то стало жалко расставаться с картиной, он уже не представлял свой кабинет без нее. Наверное, художник рисовал с душой. И часть его души осталась на этой обшарпанной стене. Надо будет попросить мастеров, чтобы картину не трогали…
В беседке с камышовой крышей на шерстяном ковре с незатейливым орнаментом сидел Потифар. Эли полулежал напротив, облокотившись на валики, набитые овечьей шерстью. Оба – в светлых набедренных повязках. Лучи полуденного солнца едва пробивались до них сквозь кроны пальм, окружавшие внутренний дворик особняка со всех сторон. Между мужчинами на больших блюдах из серебра лежали остатки трапезы, на войлочной подставке стоял глиняный кувшин с именем винодела на боку, подле валялись осколки глиняной крышки и бирка с надписью: «Самое лучшее красное вино».
Кнофер, широколицый смуглый слуга-ребу[17] с большой родинкой на щеке, рыхлил остро заточенной палкой почву вокруг молодых кустов акации. Он старался быть все время у хозяина на виду, чтобы по первому зову предстать пред ним. В честь торжества по поводу устройства Эли на работу, слуга был в схенти, сшитом из цветных полос ткани, – подарок господина.
