Прошло некоторое время, прежде чем Горус, показывая рукой на то место, где стоял соученик, дрогнувшим голосом воскликнул:
– Зэев!
– Он плавать не умеет! – раздался чей-то испуганный голос.
Мальчишки попрыгали в воду…
Шуну сидел, вытянув ноги, на плетенном из тростника коврике. Голова его была покрыта льняным платком, на поясе – набедренная повязка серого цвета, какой обретает вещь из-за долгой носки. Уперев иссиня-черную бороду в волосатую грудь, он жилистыми руками перебирал части бича, с тоской смотрел на расплетенные косички, изготовленные из тонкой козлиной кожи. В местах соединения кожа вытянулась, истончилась, кое-где и вовсе истлела, пришла в негодность. От бахромы на конце хлыстика не осталось и следа. Кнутовище тоже требовало ремонта: отверстие для ремешка-наручника треснуло, грозило расщепить рукоять пополам.
«Мда-а, из козлиной кожи хорошо сумки шить, кошельки да передники. А на кнут надо – толстую и широкую, – потеребил мочку уха Шуну. – Чтобы не из лоскутков кроить полоски, а из цельного куска. Бычья шкура – самое то».
Шуну посидел, повспоминал, кто из поселенцев в последнее время колол скотину.
«Нет таких, – с сожалением покачал он головой. – В город надо идти, к брату. Махли как-никак менялой при храме работает, наверняка достанет».
За низкой, по пояс высотой, тростниковой изгородью, разделяющей двор от переулка, пробежали трое мальчишек лет шести-семи, с криками: «Тетя Либа, тетя Либа!» – скрылись у соседки в хижине. Гонцы что-то наперебой затараторили, из их гвалта Шуну различил лишь несколько слов: река, Зэев, Горус. Раздался женский вскрик, звук треснувшей глиняной посуды.
Во двор жилища выскочила соседка и, на ходу покрывая голову платком, устремилась к переулку.
– Что случилось, Либа?! – с места крикнул Шуну.
Соседка остановилась, растерянно переминаясь с ноги на ногу. Руки ее нервно теребили край платка.
– Представляешь, Горус моего сыночка спас! – всплеснула женщина руками. На ее лице отразились и радость, и испуг одновременно. – Мальчишки сказали: еле откачали моего… – дрогнул ее голос.
Женщина заплакала, закрыв лицо ладонями.
– За что? За что боги наказывают меня?! – запричитала она. – Бедный мой мальчик! Сколько бед на его несчастную голову…
Шуну уже хотел было отложить в сторону свое занятие, как из жилища выбежала его жена Кара, бросилась к подруге.
– Либа, что случилось?! Дорогая, что с тобой?! – приобняла она соседку за плечи.
Так, обнявшись, они направились к жилищу соседки.
«Что у женщин за натура такая, радоваться надо – пацан живой остался, а они…» – покачал головой Шуну.
Его взгляд упал на разобранный кнут.
Он задумчиво огладил бороду.
«В город идти надо, да бороду сбривать жалко: вон она, какая длинная и густая выросла! Если египтяне увидят меня в таком виде – несдобровать: вместе с бородой можно и головы лишиться. Скажут еще, что подражаю фараону…»
Шуну, не вставая с места, дотянулся до корзины у стены жилища, сгреб в нее части бича, сел, скрестив ноги.
«Куда, интересно, дочка подевалась? Вроде недавно тут крутилась».
– Гила!
«Нет ее. Наверное, у подружек. Гилу не пошлешь в город: кто матери будет помогать? Агарон утром рыбы принес, сейчас отсыпается. Вечером опять пойдет, пока половодье, запасаться рыбой надо. Улов хороший! Надо почистить да засолить. Работы для Кары с Гилой – на весь день. Остается Эли. Точно, как я сразу не сообразил! – хлопнул себя по коленям Шуну. – Горус, товарищ его, чем не помощник, вон какой здоровый! Пусть вместе и идут!»
