– Не хотите ехать – вообще из цеха убирайтесь!
– Не ты нас брал, не тебе и увольнять! – заорал я ещё громче.
Кац приподнялся с кресла-вертушки и опять тяжело плюхнулся на сиденье.
Больше не кричал, но, заикаясь, прошипел:
– Если завтра не придёте к десяти ноль-ноль – уволю. Всё! Идите, – махнул на дверь, и от злости крутанулся в кресле.
Постояв ещё минутку и посмотрев на него, я вышел вслед за Пашкой и двойняшками.
– Ну ты даешь! – встретил меня в курилке Заев. – Разве можно с Кацем спорить? Он в сердцах и по роже двинет. А вообще-то мужик не плохой, отходчивый. Значит, едем?..
– Не знаю. С женой посоветуюсь.
– Смотри, уволит, да ещё по статье, – стращал Пашка.
Лёлик с Болеком сразу решили ехать.
Пришедший с совещания мастер, не обращая на меня внимания, объяснял двойняшкам и Заеву:
– Сейчас ступайте, деньги получите, сколько вам причитается, и домой. Соберитесь. Завтра в десять ноль-ноль. Не забудьте! – уходя, ещё раз напомнил он.
В кассу, на всякий случай, пошёл вместе со всеми. Нам с двойняшками отвалили по сорок рублей, Пашке – целую зарплату.
Он тут же составил длиннющий список – кому должен. Были там и контролёры, и регулировщик, и чёрт знает кто ещё, и даже Чебышев.
Леша, почуяв поживу, стоял тут как тут.
– А ну-ка, давай, кошёлка, – тёр он палец о палец.
– С тобой, как приеду, расплачусь, – отмахнулся Заев.
Чебышев от возмущения потерял дар речи, его бородавка грохнулась в обморок.
– Шучу, шучу, – протянул трёшник Пашка.
– Разве так шутят? – вытер потный лоб наставник.
Я в этом месяце сделал десять редукторов – это тридцать рублей – и прибор. Итого, восемьдесят рублей. Это, не считая ученических. Наряды закрыл на Чебышева.
– Как приедешь, сороковник отдам! – пообещал он. – Должен же я за учебу что-то иметь? Да и подоходный, туда-сюда, профсоюз.
Совесть всё-таки мучила.
– Царский подарок, – язвил Пашка, – эти-то хоть в сейф положи, как получишь, а то и их не будет.
– Не учи, пацан! – огрызался гуру.
– Приходи завтра. Всего три недели, подумаешь, – убеждал то ли меня, то ли себя Заев.
– Там видно будет, – распрощался с ним.
Дома, до прихода жены, усиленно колол дрова. Морально я стал сдаваться: "Надо ехать, – твердил себе. – Дров им на три недели хватит. Посмотрю зато, что такое деревня. Правда, я и живу в ней, но всё-таки. Как Татьяна ещё посмотрит.
Татьяна посмотрела – хуже некуда.
– К дояркам захотелось? Жена надоела? – эти две темы преобладали весь вечер.
– Глупая, какие доярки? Отдохнёшь от меня. И с деньгами как раз уладимся. Питаться-то там буду. Дров вам хватит.
Большую часть ночи тоже не спали, но здесь я не только уговаривал её.
Утром жена дала согласие на отъезд.
– Действительно, отдохну немного, – попрощалась со мной.
Дениска горько плакал.
– Маленький, не успеешь глазом моргнуть, как буду дома, – утешал сына.
К десяти часам – в фуфайке, поношенных кирзовых сапогах, старом шерстяном трико и дряхлой шапке, из которой за лето поганая моль сотворила танкистский шлем, – стоял у проходной. С собой взял кружку, зубную щётку, раздавленный тюбик с пастой и червонец.
Пашка с двойняшками уже ждали меня. Смотрелись они тоже не очень.
Повезли нас на заводском уазике.
Заев заныкал от жены целых пятьдесят рублей, двойняшки имели по пятёрке, но зато купили сумку сигарет.
Деньги тут же сдали в общий котел и, далеко не отъезжая, Пашка приобрёл на винном складе четыре бутылки водки, с переплатой конечно, а на остальные – курева.
