Шагает прочь, у дверей притормаживает и оглядывается:
— Тряпку все равно придется снять.
— Я знаю, — медленно выдыхаю и встаю, и меня охватывает сильная судорога.
— Будет больно, Ивар.
— А ты откуда знаешь? — смотрю на него исподлобья.
— Кровь у нас с тобой одна и она дурная.
Стискиваю зубы, сбрасываю заговоренный шелк, и с меня словно кожу содрали наживую с кусками мышц. С криком падаю на колени, ослепнув от боли, в которую ухожу с головой на несколько минут.
— Милостивая Луна… — очухиваюсь на спине и сглатываю. — Стоило предупредить…
— Я предупреждал.
Зверь предпринимает попытку прорваться, но я сжимаю кулаки и с рыком стискиваю зубы, не позволяя ему взять под контроль даже мизинец на ноге:
— Она будет рядом, но на моих условиях.
20. Глава 20. О, нет...
— Господин, охотники вернулись… С вашей супругой…
Я и так это знаю. До меня долетает обрывки ее ярости, ненависти и звериного отчаянья вместе с тихим поскуливанием.
В приемную залу двое охотников втаскивают Илину. На морде намордник из железных прутьев. Глаза бешеные, вся пасть в кровавой пене, лапы закованы в цепи. Дергается, рычит и беснуется. Белая шерсть в багровых разводах.
— Это ее кровь? — спрашиваю я, перекатывает в кулаке два золотых шарика, которые сдерживают моего волка.
— Нет, — отвечает один из охотников, а другой несет мне корзину, накрытую шерстяным одеялом. — Нам пришлось ее отбить от дикой стаи, Дуглас и Валис тяжело ранены. Это их кровь.
В корзине скулят, кряхтят и фыркают, и у меня хрустит позвонок за позвонком болью. Охотник ставит корзину у моих ног, и откидывает одеяло. По моему лицу пробегает болезненная судрога. Два белых слепых волчонка тыкаются друг в друга в поисках материнской груди. Они голодны, напуганы и зовут маму.
Илина рычит, дергается в желании разорвать цепи, и я прячу золотые шарики в карман, глядя в ее желтые дикие глаза.
— Вот вы и дома, моя милая.
Наклоняюсь к корзине и аккуратно подхватываю волчат, в которых чую только звериную кровь. Два мальчика. Разевают беззубые пасточки, скулят, и их мать клокочет в бесполезных попытках освободиться. Как же больно видеть в своих сыновьях лишь слепых зверят.
Мне на колени накидывают зачарованное полотно, в которое я торопливо кутаю волчат, но ничего не происходит. Лишь их поскуливание становится громче и отчаяннее.
— Я предупреждал, что может не сработать, — раздается хриплый голос Мариуса из темного угла в глубине зала. — Они не прожили с матерью первого оборота в утробе, Ивар, и были рождены волчицей.
Закрываю глаза и медленно выдыхаю. И сейчас я борюсь не со зверем, а с самим собой в желании свернуть Илине шею, но толка от этого никакого не будет, ведь истрачу свой гнев лишь на дикую тупую волчицу, которая и не поймет ничего.
— Мариус… — хрипло шепчу я.
Он выходит на свет с шелковой тряпкой в своих тощих руках. Черный балахон, жидкие седые и сальные волосы, блеклые глаза.
— Миледи, может вам все же показаться, — спрашивает он Илины, которую сотрясает рык и злоба. — Ну, как хотите…
Накидывает шелковое полотно на Илину, но золотые нити не вспыхивают чарами, которые бы вытянули эту капризную и упрямую дрянь из волчьей шкуры. Рык, рев, клекот, но человек так и не просыпается под гнетом зверя.
— Прекрати! — Мариус садится на корточки перед Илины, обхватывает ее морду ладонями и встряхивает, вглядываясь в ее глаза. — Твое упрямство дорого обойдется твоим детям и тебе самой!
