Улыбаюсь про себя, уже начиная в голове сочинять будущее анонимное послание. В этом я могу считать себя подлинной мастерицей. Кружить головы драконам — это мое излюбленное занятие. Главное, чтобы игра не зашла слишком далеко. В животе летает целый рой безумных бабочек и я предвкушаю будущее волнение, когда красавчик Уолли будет пересылать мне письма в ответ, а мне нужно будет прятать их от Айвена. Славная будет игра. Славная и опасная, как сама жизнь.
Едва войдя в свой особняк, скидываю верхнюю одежду в услужливые руки лакея и тороплюсь к себе.
— Надеюсь ванна уже готова.
— Разумеется, — подобострастно говорит лакей. Я смотрю на его длинный нос с огромными крыльями, похожий на полусгнившую гигантскую сливу, на его унылое выражение лица, с кожей, которая словно бы стекает вниз, как будто сделанная из воска, и морщу носик от отвращения. Надо подумать о том, чтобы найти себе в слуги хотя бы какого-нибудь обнищавшего медного, а не это жалкое человеческое существо. От него воняет, как от любого человека, и это невыносимо. Почему я должна это терпеть?
Зайдя в комнату, сразу скидываю с себя всю одежду и любуюсь своим обнаженным телом в зеркало. Золотые кудри, отливающие медным блеском, пухлые алые губы и огромные золотые глаза. Высокая упрямая грудь и подтянутый живот. Конечно Дженни, родившая двойню, не идет ни в какое сравнение со мной.
— Служанки суетятся доливая в большую белоснежную ванну воды и растворяют в ней мыло, взбивая пышную пену.
Я рычу от предвкушения. Если и есть приятные вещи в человеческой ипостаси, так это хорошая горячая ванна.
Погружаюсь в обжигающе горячую воду и все тело покрывается мурашками.
— Клауди, ты умеешь писать? — спрашиваю я свою человеческую служанку не открывая глаз, человеческое зловоние перебивают ароматические масла, щедро растворенные в воде.
— Да, госпожа.
— Тогда возьми на столе бумагу и чернила с пером, буду диктовать тебе письмо.
Я слушаю как она шуршит бумагой, раздраженно отмечаю что дыхание ее прерывисто, а сердце колотится от страха. Пожалуй, не нужно было в прошлый раз так сильно ее наказывать.
Но если не наказывать слуг, то они ведь отобьются от рук, верно?
Она садится на стул и морщится от боли. Похоже, шрамы от порки у нее еще свежи. В следующий раз будет знать, как колотить фамильную посуду Гарденов. Пусть благодарит небеса, что вообще имеет возможность служить мне…
— Пишешь? — спрашиваю я нетерпеливо, обдумывая в голове текст записки.
— Да, госпожа.
— Милый Уолли. Простите, что называю вас именно так. Пишу записку с трепетом безумно любящего сердца, изнывающего от тоски. Мы знакомы, но едва ли вы хорошо знаете меня. С тех пор, как вы женились, мое сердце разбито вдребезги. Все, что я прошу от вас, приходите сегодня в полночь в Сад Гибсона, дайте мне шанс объясниться с вами с глазу на глаз.
Бесконечно любящая вас, С.
Я замолкаю и жду, когда служанка допишет.
— Написала?
— Да, госпожа…
— Неси сюда.
Я перечитываю письмо, написанное старательным, но корявым почерком простолюдинки.
Беру письмо двумя мокрыми пальцами и прикладываюсь к нему губами. Пусть думает, что эти капли — это слезы и пусть видит следы моих губ.
— Запечатай и найди мальчишку порасторопнее, чтобы передал лично в руки Уоллесу Дигнаму.Он не должен узнать от кого это письмо. Поняла?
— Хорошо, госпожа, будет сделано.
Я смотрю, как она достает фамильную печать и закатываю глаза.
