Измена. Стеклянный мост над обрывом - страница 17

– Хорошо.

Слава согласился, но она же видит, что согласился только на словах, что продолжает ласкать глазами. Почему Даня так не делает, почему в их доме она уже давно перестала чувствовать не то, что любимой женщиной, просто женщиной? Почему вся жизнь стала гонкой? Нужна квартира, нужна карьера, оба так убежали и от себя, и от друг друга в работу, что забыли про чувства, да и были ли они? Интересно, Слава замечает, что ее противостояние только внешнее, что внутри она уже давно мягка и податлива, что отвергая внешне, внутри ловит каждый знак внимания, каждую улыбку, каждое прикосновение глазами? И необходимость отвергать превращается в пытку, которую хочется уже завершить. Лосось был восхитительным, вино было ароматным, но они не сравнятся тем наслаждением, которое ей сейчас дарит Слава. Потом, потом она будет вспоминать и нежиться этими словами и взглядом, будет хранить их в памяти так долго, как только сможет.

А Слава продолжал творить, что хочет. На столе оказалась вазочка с мороженым и клубникой.

– Я не хочу мороженое. Я не хочу клубнику.

– Я хочу. Я хочу, видеть, как ты наслаждаешься мороженым.

Слава взял украшение-клубнику, обмакнул в мягкую сладкую массу, чуть начавшую таять и протянул Лере. Это было уже последней каплей. Это был уже не намек, а намечище на продолжение вечера, и Лера вспылила. Взяла клубнику, положила к себе на тарелку и раздавали ее вилкой, пропитанной ароматом лосося.

– Пожалуйста, научись слышать «нет». Я не хочу клубнику. Я не хочу тебя. Я не хочу к тебе в номер. Я жалею, что согласилась на ужин и хочу вернуться в номер. В свой номер.

– Тссс, не сердись. Все, прости, я согласен, еще по бокалу и пойдем. Не переживай за мороженое, съем сам. Делай только то, что хочешь, договорились?

– Точно?

– Абсолютно.

Лера все же съела половину мороженого, это был первый раз в ее жизни, когда она сочетала вино и мороженое. Разговоры тоже вошли в привычное русло, об общаге, зачетах и экзаменах, стало даже весело, Лере удалось немного расслабиться. Если бы ей сказали, почему она возвращается в отель за ручку со Славой, она бы удивилась, так как не заметила, как ее ладонь оказалась внутри его.

Лифт начал свое плавное поднятие вверх. Зеркала отражали смущенный взгляд Леры и нагловатый – Славы. Было жарко, но на руках появилась гусиная кожа. Почему, почему она так реагирует на Славу? Почему не одела что-то легкое, но с длинными рукавами? Голос Славы прозвучал совсем близко, около уха, так, что дыхание щекотало и заставляло дрожать еще сильнее.

– Ммм, мурашки? Мне нравится. А говорила, что не хочешь меня. Лера обернулась, чтобы ответить что-то резкое, но губы Славы уже накрыли ее губы и покусывали, облизывали, вторгались внутрь, словно хозяин к себе домой. Слава умело сыпал комплиментами, повторяя, какая у Леры нежная кожа, какие сладкие губы.

– Я пьянею от твоих губ, малыш.

Его слова ласкали слух, а руки уже поглаживали спину. Вся сила воли, которая уходила на самоконтроль растаяла в их тепле, слишком близко, слишком рядом находился Слава. Лифт поднимался подозрительно долго, наверное, он уже доехал и Слава снова нажал на кнопку, – метнулась мысль и утихла в голове Леры – да какая разница? Какая разница, когда Лера сама пьянела и уже еле стояла на ногах. Казалось, в этих губах заключается смысл ее жизни, Лера была уверена, что нашла в их то, что искала всю жизнь, искала, не зная, что, и если сейчас не притронется к ним, не будет ласкать их, то дальнейшая жизнь окажется пустой и бессмысленной. От отчаяния из ее горла вырвался тихий всхлип. Слава сильнее прижал к себе, от чего начали ныть груди. Почему такое мучение? Почему у нее нет сил остановить эту пытку? В какой-то момент Славины пальцы оказались под ее трусиками и она таяла, таяла, казалось, сейчас растечется словно мороженое на раскаленный асфальт, а пальцы не давали растечься, мучили, то скользили внутрь, то выныривали оттуда, оставляя давящую, ноющую пустоту, вновь утихомиривали боль, скользя внутрь, чтобы потом вырваться из глубины и оставить после себя еще большую боль, еще большую пустоту. Пустота поглощала Леру до такой степени, что заполнить ее казалось теперь жизненно важным. Лера была уверена, что если сейчас Слава не ворвется туда, то она умрет прямо в лифте. Зеркала в лифте показывали изможденную мучительной лаской женщину, которая потеряла стыд, которая была готова просить и умолять, чтобы ее трахнули.