Измена. Вернуть (не) любимую жену - страница 22

Прячусь за дверью.

В палате дежурный доктор, скользит по мне пустым взглядом, проверяет показатели на мониторах:

— Сюда нельзя посторонним, — безразлично говорит он.

— Мне разрешили. Я родственница, — вру.

Доктор плечами пожимает и продолжает что-то записывать в свой планшет.

— Скажите, он жить будет? — спрашиваю тихо, кивая на лежащего на больничной кровати бомжа.

Он без сознания, лицо его серое, отёкшее от многочисленных ушибов и гематом. Даже сейчас, глядя на него, я едва сдерживаю брезгливость и неприязнь. Но он больше не представляет для меня угрозы. Слишком потрёпан, чтобы причинить мне вред.

Впрочем, жалости к нему я не испытываю — и так сделала больше, чем он заслуживает, заставив Глеба везти его в больницу.

— Жить будет, — отвечает врач коротко и сухо, не поворачиваясь ко мне. — Но потрепало его изрядно. Гематомы множественные, сотрясение, переломов, правда, нет. Организм, конечно, подорванный, но выкарабкается.

Это все, что я хотела знать.

Моя совесть чиста.

Осталось найти кольцо.

Доктор как раз выходит в соседнюю дверь — в смежную с этой палату. А я замечаю куртку бомжа, неряшливо брошенную на стул у кровати. Насколько помню, туда-то этот урод и сунул мое обручальное кольцо.

В груди снова поднимается волна злости. Как они меня все бесят! Сил нет! Вернее наоборот, я вдруг чувствую, как в груди поднимается волна ярой решимости. Ни одному уроду больше не позволю себя обидеть! Сегодняшний день стал переломным для меня!

Подхожу к стулу, брезгливо прихватываю пальцами старую засаленную ткань, вытряхивая содержимое на сидушку. Отвращение волнами подступает к горлу, но я заставляю себя держаться. Колечко наконец вываливается на ветхую фанеру в груде каких-то огрызков и салфеток. Справляясь с тошнотой подхватываю его и сжимаю в ладони. Кажется даже на мгновение чувствую себя сильнее. Эти деньги мне еще пригодятся. А этот тип пусть скажет спасибо, что я вообще настояла на его спасении.

Стоит мне развернуться, чтобы уйти, как рука больного внезапно с силой хватает меня за запястье. От неожиданности я едва не вскрикиваю, но голос застревает где-то глубоко в горле.

— Выходит, ты теперь мне задолжала, куколка, — хрипит он, ухмыляясь разбитыми губами.

От его мерзкого прикосновения меня мутит, но я смотрю ему прямо в глаза, стараясь не выдать своего страха. Знаю, что стоит мне закричать, доктор из соседней палаты услышит и придет на помощь.

— Это за что же я задолжала? — цежу в ответ.

— Ну, я ведь тебе подыграл, — пытается развести меня подонок. — Мог же и не соглашаться.

Усмехаюсь беззвучно:

— Ты это сделал ради спасения собственной шкуры, — выплевываю я, без труда выдергивая свое запястье. И его грязная рука безвольно опадает на кровать.

— Тогда я прямо сейчас могу рассказать врачам, что это твой хахаль меня так отделал, — с мерзкой ухмылкой произносит он, и в его глазах пляшет коварный огонёк. Видимо он решил, что нашел рычаги давления на меня. — Его посадят.

Не на ту напал, козел!

— Валяй, мне плевать, — шиплю я, и разворачиваюсь, чтобы уйти наконец.

Но едва я делаю пару шагов к двери, как следующая его фраза все же останавливает меня:

— А на то, что твой хахаль о ребеночке узнает… тебе тоже плевать?

Меня будто бьёт током. Кровь в жилах леденеет, а сердце начинает бешено стучать.

Медленно оборачиваюсь, чувствуя, как дрожат ноги. А он продолжает:

— Ты ведь на кладбище из-за него выла? — догадался урод. — Тот самый, которому ты "никогда не расскажешь о ребенке"?