Надя.
Черт. Кажется, я совсем забыла о детях.
Никчёмная.
Жена неугодная. Ещё и учительница безответственная.
Боже, как же плохо. Меня трясёт. Руки дрожат, но я всё же беру трубку:
— Варь? Ты где? — сразу спрашивает она, не дав мне сказать и слова.
Я сглатываю, стараясь не дать голосу дрогнуть:
— Н-надюш, прости, что совсем забыла позвонить, — мой голос сухой и безжизненный. — Мне так плохо... кажется, я чем-то отравилась, — вру бессовестно. Хотя, если только своей ядовитой любовью. — Попросишь мне подмену найти на денёк-другой?
— Что? Варюш, да ты что? — Надя тут же тревожится. — Где ты? Давай я к тебе сейчас прибегу, принесу чего-нибудь. Лекарства какие надо, говори. Может, вообще в больницу надо?
— Нет, — я не узнаю собственный голос. — Я справлюсь. Только предупреди, что я на больничном.
Пауза. Долгая, напряжённая. Надя ведь меня знает. Явно слышит, что-то не так. Но я не могу ничего ей сказать. Не сейчас точно.
А она не станет с расспросами лезть. Она ведь не сплетница. Да и сама такую уж драму в жизни пережила, что врагу не пожелаешь. Поэтому уж точно знает, что порой человеку нужно просто время переварить. Переболеть.
— Ладно, — наконец говорит она. — Но ты мне звони, Варь? Или пиши хотя бы, чтобы я знала, как ты. Как будешь готова, я приеду в любую секунду. Хоть ночью звони. Поняла меня?
— Поняла, — голос подводит, срываясь на фальцет.
Спешу отключиться.
Потому что если я ещё хоть слово скажу, слёзы прорвутся. А я не хочу, чтобы кто-то их слышал.
Вхожу в оградку и сажусь на холодную лавочку перед памятником. Смотрю в лицо, выгравированное на мраморе.
Папа. Такой строгий. Такой родной. Такой… настоящий.
В груди пульсирует пустота, но я не могу её заполнить ничем. Ни воздухом, ни мыслями. Всё, что я чувствую — это разруха. Будто меня внутри больше нет.
Я провожу дрожащей рукой по лицу, сжимая губы, чтобы не завыть в голос.
Как так вышло? Как за один день можно потерять всё?
Только что я была самой счастливой женщиной на свете. Гадала, как сообщить мужу о беременности. Как он отреагирует...
Была любящей женой, и думала, что любима.
Но он не любил. Никогда.
Горький ком подкатывает к горлу. Я пытаюсь сглотнуть, но он не исчезает. Боль только расползается шире, крепче вцепляясь в меня.
Как слепая, я верила, что наша семья — это нечто особенное. Что мы с Глебом — не просто муж и жена, а родные души. Думала, что он оберегает меня, потому что любит. А оказалось…
Просто исполнял последний приказ моего отца.
Как же это мерзко. Как же отвратительно.
Я — дура. Дура, которая считала себя любимой, а на деле была обузой.
Которую терпели.
Жалели.
Которую взяли в дом, как ненужный, но вроде полезный экспонат.
Детей рожать. И уют создавать.
А я… Я ведь любила его.
Любила до боли. До дрожи. До того, что готова была умереть, лишь бы видеть его улыбку. Отдавала ему всё. Считала, что он мой мужчина. Что он — мой мир. Готовила ужины, гладила рубашки, ждала его ночами.
А он?
Он трахал других женщин. Он не видел во мне женщину. Считал, что я слишком "правильная" для него.
Правильная.
Я сжимаю пальцы в кулаки, ногти впиваются в ладони. Нужно успокоиться. Нужно держаться ради ребёнка. Нельзя позволить этой боли разъедать меня. Чтобы она не навредила малышу. Нужно…
Но меня прорывает.
— Как так вышло, папа?! — мой голос дрожит, захлёбываясь рыданиями. — Зачем ты попросил его жениться на мне?! Почему не сказал мне?!
