Раньше Мелькарт его не видел.
– Приветствую, – произнёс незнакомец, оглядывая присутствующих так, будто все они были его должниками.
– Вы? – воскликнула Перенелла.
Николас утешающе накрыл ладонью её кисть, но в то же время лицо старика отражало явную неприязнь, открытую и непримиримую, какой не удостоился даже Избранник Трисмегиста. Раймунд побелел, как мел. Бэзил оттянул ворот рясы, сминая ткань. И только Майер расплылся в широкой улыбке, снова отличившись.
– Я припозднился, – незнакомец извиняюще улыбнулся.
– Не страшно, – Мелькарт указал на свободное место напротив. – Присоединяйтесь, прошу.
– С удовольствием.
Под настороженные взгляды бессмертных он прошествовал по комнате и, поправив полы жутко дорогого, стильного пальто, занял предложенный стул и забросил ногу на ногу, чувствуя себя совершенно вольготно. Пепельные волосы, ниспадающие на плечи, кремовая кожа, серо-голубые глаза – гость был, пожалуй, красив, но одно не столько портило, сколько останавливало от падения пред этой сильной личностью – плотоядное выражение, пугающее, предупреждающее… Внешне он чуть опережал по возрасту Мелькарта, что тоже было обманом. Впечатление, произведённое им на бессмертных, поражало.
– Я слышал часть вашей беседы с госпожой Фламель, – гость не удостоил Перенеллу взгляда, всё его внимание было приковано к Мелькарту. – Настоятельно рекомендую не воспринимать слова этой женщины всерьёз.
– Вначале представьтесь хозяину дома, – холодно отозвалась она.
– Всенепременно. Соблюдать правила хорошего тона… Утомительно, но необходимо, полагаю. Давненько я не выбирался в свет, – он улыбнулся как-то жутко, болезненно. – Меня зовут Кристиан Розенкрейц, и я безумно рад встрече.
Объяснять Мелькарту, кто посетил его английское убежище, не стоило: он знал легенду о каждом. Правда, не всегда легенды оказывались правдивы. И не всегда одарены фактами. Больше домыслами тех или иных лиц, когда-то что-то услышавшими. Однако, своими глазами изучая живую легенду, можно было уверенно утверждать, что Кристиан Розенкрейц заметно выделялся из числа знатоков естественных наук. И проблема заключалась не в его успехах, не в предпринятых им решениях, а в нём самом.
Мелькарт, наконец, догадался, почему испытал краткое разочарование в бессмертных. Они были пассивны. Привыкли к гармонии, захлопнулись в ракушке и провели в таком состоянии множество столетий, убеждённые в собственной самостоятельности. Сменялись поколения, люди приходили и уходили, и им пришлось срастись с ролью наблюдателей. Время было неумолимо. Они тоже. Немощность, гниение, тлен – всё самое страшное обошло их стороной, не коснулось их застывших, как на картине, тел. Только души горели, не способные вырваться за пределы тюрьмы. В сумерках просторной гостиной этот огонь ощущался особенно отчётливо. И катализатором стал Кристиан Розенкрейц.
– Прежде всего, поздравляю вас с победой, Тессера, – продолжил он, не обращая ни малейшего внимания на презрительные взгляды. – Это достижение уже возвысило вас над родом человеческим. И благодарю, что освободили меня от спячки. Только гений мог совершить такое.
– Я не очень понимаю, о какой спячке вы говорите, – признался Мелькарт. – По-моему, я для вас ничего не делал.
– Розенкрейц время от времени притворяется мёртвым, – насмешливо пояснил Николас. – И пробуждается как раз перед великими происшествиями, чтобы внести свою лепту, а потом снова исчезнуть.
