– Насчет Моцарта ты классно задвинул.
– Гениальный человек гениален во всем.
Маргариту Никонову прислали после питерской консерватории, ей двадцать пять.
Лицо юное, поэтому для солидности собирает волосы в копну на макушке, носит очки в роговой оправе, хотя ноль диоптрий, обычные стекла, только чуть дымчатые, по моде. На академические вечера надевает кофточку с блестками, янтарное ожерелье и юбку-колокол выше колен, отчего ноги Маргариты кажутся стройными, но без колокола выглядят тяжеловато. Со всеми на «вы».
Свои занятия обставляет, как в театральной студии, и старается, чтобы запомнилось либретто.
– Итак, джентльмены, – вещает Маргарита, вытаращив глаза, – отправился Орфей в царство мертвых, где не был никто из живых…
Рокочет рояль на низких октавах. Кружат по классу студенты, «витают», расставив руки. Они злые духи, фурии, желающие схарчить главного героя. Маргарита играет роль Эвридики, а какому-нибудь симпатичному мальчику, вроде Егорова, поручает роль Орфея.
Она завязывает ему глаза надушенным шарфом.
– Ступайте, Никита, и пойте свою арию… Ну, что же вы, слова забыли? – Подходит к роялю, тычет в клавиши: – Потеря-а-ал я Эвриди-ику, Эвриди-ики нет со мной…
Хорошо, что не по-немецки.
– Между прочим, – говорит Никонова, лаская юношей глазами-маслинами, – во времена Глюка женщин не допускали на оперную сцену. За них пели кастраты – ужас и огорчение. Так что я не должна петь Эвридику. Водкин, вы владеете фальцетом?.. Отлично!.. Прошу вас. Представьте, что вы кастрат. Будете Эвридикой. А вы, Егоров, получается, безумно любите Водкина и тоскуете по нему…
Значит, план такой. Они приходят, как представляет себе Влад. Чувиха, конечно, уже вылезла из ванны. Она, допустим, в халате на голое тело и в тапочках. Подает чай. Садятся. Сдержанно, подчеркивает он для Ника, обжора чертов, сдержанно заедают чай печеньем. Пробуют перейти на «ты». Потом Влад выходит в туалет, а Никита целует Маргариту Алексеевну. И полдела сделано.
– Я?! – поражается Егоров. – Ты же говорил, она на тебя глаз положила?
– На меня, на тебя… Не морочь голову! Для нашего проекта главное – результат, а именно деньги!
Друзья почти не узнают Никонову: волосы распущены, глаза подведены тушью, красное на ней, выходное платье, туфли в тон и на шпильках. Играет музыка.
– Мальчики, – говорит Маргарита низким контральто, – как я рада! Проходите же! Тапочек не надо, я потом подотру!
На столе столько всякого, что у друзей кружится голова.
Водкин откашливается.
– Мы, собственно говоря… по поводу «Волшебной флейты». Нас вот какой вопрос мучает…
Никонова машет рукой.
– Моцарта мы еще успеем обсудить. Ешьте, я за вином.
Она уходит на кухню, Влад толкает Никиту в бок.
– Ну, что я говорил! Считай, она наша!
Вино «Лидия», как ханский шербет, – на этикетке сдобная блондинка, похожая на Маргариту.
Выпивают.
У друзей кружится голова, а Маргарита только слегка розовеет.
– К черту флейту, долой академизм! Давайте веселиться! Ой, постойте, да вы же еще не пробовали ничего? Вот грибы, мама прислала… Вот селедочка, картошка отварная… А вы слышали Робертино Лоретти? Итальянская школа! Сейчас пластинку поставлю… Или еще по глотку?
Егоров встает.
– У меня тост! За присутствующую здесь прекрасную женщину! За вас, Маргарита Алексеевна!
Мальчишка-итальянец поет, сладко звенят мандолины. Кажется, за окном не промерзший город в дыму градирен и котельных, а летний берег, зонтики, лодки.
