Маргарита слушает пластинку, подперев ладонями подбородок, глаза влажно блестят:
– Это безумно, безумно хорошо!
Егорову с Водкиным не до Лоретти. Они изо всех сил стараются сдержать аппетит.
– Никогда не думал, что требуется столько сил, чтобы не сожрать всё сразу, – шепчет Водкин Никите. – И убери от меня эту сосиску, Ник!
– Я сам ее изо всех сил игнорирую.
– Может, пока картошки поедим? Она дешевая.
Влад не выдерживает и первым нагружает в тарелку всё, что видит в радиусе вытянутой руки.
– О чем шепчетесь? – спрашивает Маргарита, пока игла шипит, скользя по пластинке к следующей дорожке.
«Джамайка! Джамайка!» – вопит Лоретти из динамика.
– Нет, – говорит Маргарита, – так не годится. Совсем ничего не кушаете. Не вкусно, что ли?
– Потрясающе, – восхищается Егоров, – царский ужин!
– Хотите еще?
– Я, кажись, переел. – Водкин икает, прикрыв рот ладонью.
– Это не ответ. Пока всё не съедите, я вас не отпущу, – приказывает Маргарита, доставая очередную «Лидию». – Откупоривайте, Никита! Presto? Presto!..
Они выпивают еще пару бокалов, закусывают, и Никита видит уже не одну Никонову, а две.
И абажура над столом два, два шифоньера, два трельяжа.
Он хочет сказать об этом, но язык деревенеет.
Влад, видно, тоже не в себе: лицо бледное, губы дрожат:
– Прошу прощенья, я все-таки откланяюсь.
Никита встречает встревоженный взгляд хозяйки, точнее – двух хозяек, двух лиц, четырех глаз, которые синхронно кивают, как головы дракона. Она, похоже, искренне расстроена. На самом деле боится, что Влад блеванет прямо на стол, думает Егоров. Он косится в сторону прихожей. Ему видно, как она цепляет на шею Водкина шарф (тот качается, держится за вешалку), помогает засунуть руки в плащик.
Наутро Влад скажет, что ему обидно. Всё вышло, абсолютно все деликатесы, ничего не осталось. Потом желчью рвал. Лучше б он сдох.
А пока хлопает дверь, Маргарита возвращается в комнату, где сидит, склонив голову на грудь, полусонный, разморенный сказочной едою Егоров.
– Ну, и что мы с тобой делать будем?
– Не знаю, – хрипло бормочет Егоров.
Он смотрит на голую коленку Маргариты.
Он бы и не смотрел, но она маячит прямо перед ним, белая, округлая, бархатная, с прыщиком на боку, и больше некуда глядеть.
Весь мир теперь состоит из восхитительной коленки Маргариты Алексеевны Никоновой.
Она – модель Земли или даже всей Вселенной.
С такой коленки мог бы стартовать Гагарин в свой беспримерный полет. Эта коленка – мать всего сущего!
Маргарита гасит сигарету. Пальчики пианистки скользят под дырявый свитер Никиты, под застиранную сорочку.
Егоров смущен: там у него и мышц нет, одни ребра, и ему щекотно.
Егоров вспоминает, что единственные женские руки, которые к нему прикасались за последнее время, – это руки рентгенолога. Но они прикасались профессионально, ища в Никитином теле возможные изъяны. А от пальцев Маргариты веет теплом, даже кожу покалывает. Начинается дрожь, которую Егоров не в состоянии унять.
В общем, полная беспомощность. И кровь приливает совсем не к той части тела, куда хотелось бы. Она приливает к голове Егорова, и он краснеет, как на экзамене.
– П-простите, – заикаясь, выговаривает он, – н-ничего не могу с собой поделать.
Маргарита смеется.
– А что ты должен делать с собой, товарищ Егоров Никита Никола-евич?
Сейчас или никогда, думает Никита, зажмуривается и говорит:
– Можно ли, я вас поцелую, Маргарита Алексеевна? Мне вот теперь очень захотелось вас поцеловать. – И, неловко сграбастав женщину, впивается в ее губы.
