Иногда я слышала, как кто-то заходил в храм, стоял на пороге, а затем уходил снова. Пару раз мне даже казалось, что меня кто-то звал, но я была глуха к звукам чужого голоса. Отчего-то я отчаянно верила в то, что чистосердечная искренняя молитва поможет мне все исправить, но похоже у Единого все же были свои планы.
— Сестра...
Погрузившись в свои мысли, я совершенно на заметила брата, который вышел из обеденной залы и сейчас стоял у подножья лестницы. Его лицо было переполнено тревогой, он то сжимал, то разжимал кулаки, будто не зная, что с ними делать.
Какая я глупая... Пусть мое сердце разбито вдребезги и растоптано, но у меня все еще есть моя семья. Как я могла заставить их так волноваться? В памяти всплыли неясные события последних дней, когда я просто кричала: «Прочь!» или «Вон!», на каждый стук в мою дверь. И вместо того, чтобы обидится, вот он мой братишка, вероятно, лучший мужчина в мире, стоит рядом с подножием лестницы и ждет меня.
На сердце немного теплеет, и я улыбаюсь.
— Алистер, — произношу я.
Напряжение немного отпускает его плечи, он выдыхает и на мгновение прикрывает глаза, будто вознося молитву Единому, а затем снова смотрит на меня и, ответив на улыбку, приглашающе раскрывает руки.
— Боюсь, что если я обниму тебя сейчас, — говорю я, останавливаясь на ступеньке. — То могу вновь расплакаться.
Он качает головой и улыбается шире.
— Залей слезами хоть весь дворец, главное, не запирайся больше одна в комнате.
И впервые за неделю из груди вырывается смешок, пусть и приправленный покатившимися по щекам слезами. Я в мгновение ока преодолеваю оставшиеся ступеньки, невзирая на боль в ногах, и обхватываю брата так крепко, что он невольно охает. Но уже через мгновение его руки обвиваются вокруг моей спины, и он прижимает меня к себе также крепко.
Вопреки моим ожиданиям, слезы наоборот останавливаются. Сандаловый запах Алистера действует на меня успокаивающе, я прикрываю глаза, трусь носом о его плечо и впервые за неделю чувствую подобие умиротворения.
— Моя маленькая сестричка... — шепчет он.
Мы стоим обнявшись, кажется, целую вечность, но это то, что мне действительно нужно. Словно каждое мгновение в родных объятьях вновь наполняет мое иссушенное тело жизненной силой. В центре груди теплеет, а все тревоги отступают.
Это напоминает мне детство, когда мы точно также утешали друг друга после смерти родителей. Я забиралась к нему в кровать ночью, мы обнимались и плакали, пока не закончатся силы. И хотя сначала он пытался держать маску «старшего брата», но очень скоро я смогла убедить его, что передо мной этого делать совершенно не нужно. Вот так в нашей маленькой семье и завелось правило, что слезы – это не стыдно, а объятья – лучший способ поддержать и справиться с горькими эмоциями.
Наконец, я отстраняюсь, хотя и готова вновь повиснуть на Алистере, как обезьянка, просто потому, что он дал мне столько времени, сколько нужно.
— Порядок? — спрашивает он, и я киваю.
Он улыбается и треплет меня по голове, а затем мы рука об руку идем в обеденный зал. Брат отодвигает для меня стул, пододвигает яйца, пиалы с джемом, маслом и кремом, вазу с хлебом, затем еще и ставит передо мной тарелку с нарезанными фруктами, и только после этого садится на свое место.
— Я хочу, чтобы ты съела всего по чуть-чуть, — говорит он и принимается за свою порцию тушеного мяса. Алистер ел его в каждый прием пищи, и завтрак был не исключением. Если бы существовал десерт из мяса – он бы точно стал его любимым.
