— Эривальд, — зовет Гарсия, которая привычно занимает место напротив. Она хмурится.
Будучи человеком прямым, она искренне ненавидела все сплетни и кривотолки. Гарсия жила по принципу: «Не можешь высказать свои мысли человеку в лицо, не высказывай их совсем». Эта позиция мне безумно нравилась, наверное, именно поэтому мы и подружились, хоть изначально нас и связывали отношения «объект-телохранитель».
А еще Гарсия обладала неожиданной гиперопекой. Дай ей волю, и она взяла бы меня в охапку и утащила куда-нибудь в горы, совсем как дракон свое сокровище в древних сказках.
— Эривальд, — повторяет она. — Я хоть сейчас могу приказать развернуть лошадь и уехать назад.
С колотящимся сердцем наблюдаю из окна - как мы становимся все ближе и ближе к воротам, как все меньше остается времени до момента, когда мне придется напрямую столкнуться с людскими взглядами и пересудами. За стеклом мелькает первая арка, а это значит, что остается совсем чуть-чуть.
— И что я буду делать дальше в таком случае? — отвечаю я вопросом на вопрос. — Стану затворницей в поместье?
— Ты могла бы уехать хотя бы на год, а когда вернулась бы...
— А когда вернулась бы сплетни пошли бы с новой силой, — перебиваю я ее, мотнув головой. — Ты не знаешь этих падальщиков. Они не упустят свой шанс поживиться мертвечиной. Сейчас или через год – мне все равно придется пройти через это, так почему бы не сделать это сейчас?
Мелькает вторая арка, и все внутри сжимается от волнения. Я вытираю вспотевшие ладошки о платье и делаю пару вдохов и выдохов.
— За год ты восстановишь свое душевное равновесие, — предполагает Гарсия.
Я усмехаюсь и перевожу на нее красноречивый взгляд. Если бы она могла вспороть мою грудную клетку, увидела бы там только разорванное, распотрошённое нутро. Такое не восстанавливается ни за год, ни за два.
— Знаешь, — вдруг говорит она дрогнувшим голосом, отводя взгляд, и пружина внутри меня натягивается сильнее, готовясь к очередной порции боли. — Я все время просила тебя прекратить смеяться и радоваться, но Единый... Сейчас я бы отдала свое мастерство владения мечом, лишь бы вернуть тебе ту безмятежность.
Воздух застревает в моих легких. Я перевожу невидящий взор на окно, чувствуя как глаза снова застилает слезами. Гарсия не была аристократкой. Все свое детство она провела в нищете, и лишь ее невероятный талант помог ей пробить путь к вершине. И сейчас, эта потрясающая девушка говорила, что, не думая, отдала бы это за мое счастье.
Мне больно, горестно, внутри все разрывается, но вместе с тем и накрывает живительной волной благодарности. О Единый, пусть ты ниспослал мне испытание с Кайраном, но как же я благодарна тебе за своих друзей и близких.
Я моргаю, позволяя паре слезинок скатиться по щекам. А затем вытираю мокрые дорожки и, поворачиваясь к Гарсии, беру ее ладони в свои, встречая наполненный переживаниями взгляд.
— Спасибо, — говорю я, искренне улыбаясь.
Ее взгляд бегает по моему лицу пару мгновений, а затем она вырывает руки и со стоном откидывается на сидение.
— О Единый! Перестань! Теперь мне хочется не просто задушить этого ублюдка, но перед этим вспороть ему брюхо, отрезать член, скормить его ему, насадить на...
— Я поняла! — перебиваю я ее. — Достаточно!
И хотя произнося подобные слова, она буквально совершала государственную измену, но мне отчего-то захотелось улыбнуться только сильнее.
