После совещания 2 февраля 1934 года, когда планировались революционные события на площади Согласия, я не видел Морраса ни единого раза. Да, очень долгое время.
Мне как-то неловко было глядеть ему в глаза после той страшной неудачи 6 февраля. Я боялся, что Моррас стал бы говорить о ней, оправдывать наших королевских молодчиков, выискивать разные объяснения, и это все было бы не то – он выглядел бы жалко, а я никак не хотел видеть Морраса в жалком виде. Однако отказаться от приглашения на завтрак я никак не мог. Всё-таки председатель «Аксьон Франсез» был мой учитель. И я пошёл. Скрепя сердце, но пошёл.
Каково же было мое изумление, когда я увидел Морраса ровно таким, каким знал его всегда. Ни тени смущения. Он не пытался оправдываться, не пробовал объяснить, что же произошло 6 февраля. Он вообще не говорил об этих событиях, как будто наше фашистское восстание и не готовилось тогда под его же собственной эгидой.
Я услышал, как Люсьен Ребате шепнул на ушко Пьеру Дрие Ла Рошель (они стали впоследствии двумя самыми выдающимися фашистами-интеллектуалами Франции):
– Ну и ловок наш старик, – они вовсе не осуждали нашего учителя за тот провал. Да и я не осуждал, а просто был страшно растерян.
Для меня фашизм всегда был идеологией честности и силы, а настоящая сила не испытывает никакой надобности в том, чтобы юлить. Надо признавать допущенные промахи и делать соответствующие выводы – так я полагал тогда, в январе 1935-го. Я видел в честности залог победы.
Теперь очевидно, что нам уже никак не победить, и что демократия по-еврейски (а другой-то и нет) окончательно погубит Францию. Слава богу, я этого уже не увижу, хотя невыразимо грустно осознавать, что у нас против опасности еврейства уже и слова нельзя молвить: засудят и засадят… но я опять отвлёкся, поэтому мне надо сделать над собой усилие и мысленно вернуться к тому январскому завтраку, организованному редакцией «Аксьон Франсез».
Среди приглашённых оказалось много тех, кто в своё время присутствовал на совещания 2 февраля 1934 года, но были и новые лица, или я просто не заметил их в прошлый раз. Были приглашены маршал Франше д’Эспере, начальник Генерального штаба французской армии генерал Вейган (как я узнал потом, он помогал маршалу составлять диспозицию наших действий 6 февраля на площади Согласия), герцог де ля Форс, герцог Поццо ди Борго, писатель Поль Бурже, а также Жак Бэнвиль, журналист и историк.
Как часто бывало на редакционных завтраках, ещё до того, как появились лакеи с большими серебряными подносами, Шарль Моррас встал, чтобы произнести краткую зажигательную речь.
Никто не сомневался, что Моррас станет говорить о еврейской угрозе во Франции (борьба с евреями – всегдашний его конек), и эта тема действительно стала главной в выступлении. Также по своему обыкновению Моррас нападал на католичество, ведь с тех пор, как Ватикан осудил программу «Аксьон Франсез», мой учитель почитал своим долгом критиковать Католическую церковь.
Я внимательно слушал, как вдруг за моей спиной послышались приглушённые разговоры. Собеседники, не видимые мне, были убеждены, что Моррас должен хотя бы вскользь затронуть события 6 февраля, ведь сегодня было 6 января – почти круглая дата. Говорили, пусть старик попробует сделать хотя бы общие выводы, даст объяснения, а Моррас в своём выступлении упорно обходил эту тему.
Мне показалось, многие были недовольны, а некоторые – даже очень не довольны. Я хорошо помню этот вздох разочарования, пронесшийся по редакционной зале, когда речь закончилась.
