Но отец по-прежнему был враждебно настроен против бедного животного и на той же неделе поместил объявление в «Филд», где характеризовал пса как надежное вложение капитала для любого предприимчивого представителя криминального мира.
Макшонесси отыграл свою подачу, и мяч перешел к Джефсону, рассказавшему трогательную историю о бездомной дворняжке, попавшей под машину на Стрэнде. Собаку со сломанной ногой доставил в больницу на Чаринг-Кросс проходивший мимо студент-медик. Там ее вылечили и держали под наблюдением до полного выздоровления, и только тогда отпустили восвояси.
Бедняжка, видимо, понимала, как много для нее сделали, и на протяжении всего пребывания в больнице слыла самым благодарным пациентом из всех, кто там лечился. Весь медицинский персонал горевал, расставаясь с ней.
Как-то утром неделю или две спустя дежурный хирург, выглянув из окна, увидел ковылявшую по улице дворняжку. Когда она приблизилась, хирург разглядел в зубах у нее монету в одно пенни. На мгновение дворняжка задержалась рядом c тележкой продавца, торгующего мясными обрезками, и ее поза говорила о некотором колебании. Но благородство взяло верх, собака решительно направилась к больничной ограде и, встав на задние лапы, уронила монетку в ящик для пожертвований.
На Макшонесси эта история произвела большое впечатление. Он восхитился замечательной чертой в характере животного. Ведь собака была полным изгоем, бродяжкой, у нее никогда раньше не было цента в лапах и никакой надежды, что он когда-нибудь еще там появится. Пенни этой собаки значило гораздо больше, чем щедрый чек самого богатого человека в мире.
Теперь вся троица горела желанием приступить к работе над романом, но мне это показалось несправедливым. Я тоже знал парочку отличных историй о собаках, и их стоило рассказать. В прошлом мне довелось жить в одном доме с черно-рыжим терьером. Пес удрал от своего хозяина (если, конечно, он позволил кому-то быть хоть на время его хозяином, что выглядело проблематично, учитывая его независимый и агрессивный характер) и теперь жил совершенно самостоятельно. Наш холл стал его спальней, а столовался он у всех жильцов поочередно.
В пять утра терьер легко перекусывал в обществе юного Холлиса, ученика механика. Тот вставал в полпятого и сам варил себе кофе, чтобы успеть к шести на работу. В восемь тридцать пес плотно завтракал с мистером Блэром со второго этажа. А иногда даже дожидался встававшего поздно Джека Гэдбата и получал порцию жареных почек с подливой.
Потом терьер обычно исчезал и появлялся к пяти часам, когда я пил чай и съедал отбивную котлету. Где он был и что делал в этот длительный промежуток времени, покрыто тайной. Гэдбат божился, что пару раз видел, как пес выходил из конторы биржевого маклера на Треднидл-стрит, и каким бы невероятным ни казалось поначалу это утверждение, со временем, размышляя над необычной страстью терьера к монетам, которые он у всех клянчил и куда-то прятал, мы почти в него поверили.
Страсть к накопительству была у него исключительная. Уже немолодой пес был наделен чувством собственного достоинства, однако, чтобы заполучить пенни, мог гоняться за собственным хвостом, пока не превращался в один вертящийся круг. Пес выучил разные трюки и вечерами исполнял их, переходя из комнаты в комнату, а закончив программу, садился на задние лапы и клянчил деньги. Все мы его баловали, и никто не жадничал. За год он, должно быть, собрал немало фунтов стерлингов.
