Не надо, однако, думать, что настроение в Ясной Поляне в последний год жизни Льва Николаевича было все время какое-то особо напряженное. Нет, оно стало таким только во вторую половину года, именно с конца июня месяца, когда произошло расхождение между Софьей Андреевной и Чертковыми и в особенности, когда Чертков, получив разрешение вернуться в Тульскую губернию, поселился снова в непосредственной близости от Ясной Поляны. До того же все было, в общем, спокойно и благополучно, Лев Николаевич был здоров, работал, Софья Андреевна занималась своими делами, приезжали в гости взрослые дети, светские знакомые, посетители-«толстовцы», и дом жил полной жизнью. Свет, свет и свет – вот какое впечатление осталось у меня от этой поры жизни в доме Л. Н. Толстого, вот чем была Ясная Поляна до роковых событий конца лета и осени 1910 года!
Моя комната, она же и канцелярия, пресловутая «ремингтонная», помещалась рядом со спальней Льва Николаевича. Когда Лев Николаевич спал, я должен был ходить на цыпочках, чтобы не разбудить его. Вечерами я слышал, как он кашляет или зевает, а зевал он по-особому. Я это умею показывать. Жаль, нельзя показать пером. Впрочем… Сначала надо отрывисто вскрикивать на очень высокой ноте: а!.. а!.. а!.. а!.. а!.. А потом сразу, как бы с удовлетворением величайшим, выдохнуть, разрядить вздох, протяжным: а-а-а!.. И это – уже обыкновенном голосом, на «разговорной» высоте. Попробуйте!
Иногда Лев Николаевич ночью громко стонал. Когда я услыхал это в первый раз, я ужасно перепугался. «Не несчастье ли?» – подумал я, и мне почему-то сразу вспомнился Золя, умерший с женой во время сна от угара в комнате>4. Я быстро повернул дверную ручку и вошел ко Льву Николаевичу. В темноте ничего не было видно.
– Кто это. кто там?
– Это я, Лев Николаевич, – Валентин Федорович. Вы нехорошо себя чувствуете?
– Да. нехорошо. Бок болит и кашель. Я вас разбудил?
– Нет, ничего.
– Я позову Душана Петровича?
– Нет, нет, не нужно!.. Он ничего не поможет.
Я продолжал просить, не догадавшись сразу, что мне просто нужно было бежать за доктором.
– Нет, не нужно! Мне одному покойнее… Идите, спите.
Я все же поднял Душана. Тот не зашел сразу ко Льву Николаевичу, а прикорнул на диване в гостиной, через одну комнату от его спальни. Стоны сначала чуть были слышны изредка, а потом совсем прекратились, и ночь прошла спокойно.
От Душана я узнал, что Лев Николаевич вскрикивает и стонет по ночам, но что обыкновенно это не имеет особых последствий.
В другой раз было иначе. Несмотря на позднее время, я еще не спал. Вдруг раздается – впервые – электрический сигнальный звонок из спальни Льва Николаевича. Прибегаю. Лев Николаевич лежит в постели. На ночном столике – зажженная свеча.
– Мне бы Душана Петровича, – говорит он.
– Вы нездоровы, Лев Николаевич?
– Нет. А то вы сделайте. В углу мышь скребется, так возьмите в кабинете свечу, зажгите и поставьте вон в тот угол.
Я все исполнил и, пожелав спокойной ночи Льву Николаевичу, вышел, довольный, что ничего худшего тревожный звонок не означал.
Почему же Лев Николаевич хотел сначала позвать Душана Петровича? Характерная для него деликатность в способе общения: надо было показать, что к Душану Петровичу, старому другу дома и притом врачу, он считает себя вправе обратиться с просьбой о мелочной услуге, тогда как нового человека беспокоить подобной просьбой стесняется.
