Это была невысокая привлекательная женщина. Скажу по секрету, на момент повествования ей было около семидесяти лет, но выглядела она очень моложаво. Миловидное открытое лицо с высоким лбом, на котором протянулись едва заметные дорожки морщин, было слегка встревожено. Главным украшением ее лица являлись всегда внимательно смотревшие на собеседника большие глаза цвета горького шоколада. Темные волнистые волосы, едва тронутые сединой, зачесаны назад и собраны на затылке в пучок. На ней было серое льняное платье без рукавов. Плечи покрывал голубой шелковый китайский платок с длинными кистями. Валентина спокойно произнесла:
– Марк, пора отложить работу… Надо, милый, надо. У нас сегодня много дел.
Сосредоточенно думая о своем, он не ответил, продолжая смешивать краску. Бродская сказала погромче:
– Ты меня слышишь? Ма-арк, заканчивай. Время давно вышло.
Художник поискал глазами будильник, который должен был стоять на столе, не найдя, ворчливо ответил:
– Откуда мне знать, вышло время или нет, – затем посмотрел на картину с часами и добавил: – На моих часах…
Он не договорил, видимо, другая мысль увела за собой. Валентина поймала его взгляд и миролюбиво молвила:
– Время летит, как птица, а посему твои часы в бесконечном полете. Этим они настраивают меня на довольно философский лад. Да, дорогой, случается, я тоже философствую. Не смотри на меня так, – она глубокомысленно вздохнула, помолчала и уже более требовательно воскликнула: – И тем не менее время истекло. Тебе давно пора обедать. Ты не забыл, у нас сегодня журналисты?
– Помню, – ответил художник и, прицелившись, снайперски дотронулся до холста одной из кистей, потом еще раз. Произошло чудо. Шагал оставил на лице человечка пару маленьких пятнышек, но именно это сделало его зрячим.
Присутствие жены отвлекало художника от работы, а точнее, от мыслей о ней. Они теснились в голове, наперебой предлагая варианты. Ему оставалось только выбрать какую-то из идей и реализовать, но именно это сейчас он сделать не мог. Чтобы супруга удалилась из мастерской, Шагал, слегка заискивая, попросил:
– Смени, пожалуйста, цветы. Эти я уже много раз… Надоели, – он указал на чуть пожухлый букет в керамической вазе, стоявшей недалеко от мольберта.
Валентине было очевидно, что, говоря о букете, он занят другими размышлениями, возможно, очень важными, но ей непременно хотелось, чтобы муж не нарушал режим и немедленно остановил работу. Недавно он болел, поэтому она строго, но мягко произнесла:
– Хорошо, хорошо, но все равно прошу тебя, сделай милость, закругляйся.
Бродская положила на место тряпку, брошенную Шагалом, аккуратно сложила на стуле рубашку и брюки. По-хозяйски оглядев мастерскую, поправила что-то на столе. Среди разбросанных цветных бумаг и кусочков тканей нашла будильник и, повернув его к мужу, постучала по стеклу, давая понять, что наступило время обеда.
Он кивнул, но работу не оставил. Найдя среди лоскутков нужный, поднес его к определенному месту холста, подумал секунду и раздраженного отбросил в сторону. На его взгляд, цвет лоскутка не подходил. Когда Шагал сомневался в необходимости того или иного оттенка, то, прежде чем нанести краску на полотно, прикладывал похожий лоскуток к холсту и сравнивал.
Валентина тут же спокойно подобрала лоскут и положила его в кучку, где были остальные. Затем взяла вазу с цветами и только хотела уйти, как послышался громкий звонок. От неожиданности она вздрогнула. «Интересно, кто это к нам пожаловал?» – мысленно спросила сама себя, подошла к окну и, увидев за калиткой барышню, громко сказала:
