Тьютька была довольно подвижной птичкой и, когда не пела, вертела своей большой головой с острым клювиком. Тельце имела маленькое, оно было присоединено к голове почти незаметной шейкой. На птичке выделялись блекло-рыжеватое брюшко и крохотный белый подбородок. Зато оперенье пичуги было нежных голубоватых оттенков. Сегодня Тьютька, удобно устроившись на самой ближней ветке от окна, исполнила традиционное приветствие. Когда она смолкла, Шагал присвистнул, как бы говоря птичке: «Привет». Та не обратила внимания и принялась чистить перышки.
– Ну, и зачем ты позвала меня, коли не желаешь разговаривать? А, Тьютька?
Она довольно осмысленно посмотрела на него блестящими глазками и протяжно пискнула: тци-ит, тци-ит… Оставив клювик открытым, птичка повернула головку в сторону Шагала и замерла. Ему стало казаться, что пичуга ему улыбается. Он рассмеялся, но тут же задумался, что же могут означать ее попискивания. Она же тряхнула крылышками и, снявшись с ветки, волнообразно полетела по своим делам. Художник вздохнул, вовсе скинул рубашку, отбросил в сторону и присел на стул, внимательно рассматривая работу, от которой только что отвлекся. «Что она хотела мне сказать?» Посидел в задумчивости минуту, пожал плечами и скинул еще и брюки. Шагал любил работать почти нагишом, особенно когда было жарко. Это была его привычка со времен молодости, когда, имея единственные рубашку и брюки, он раздевался перед работой, чтобы не испачкать их. Сейчас жара его донимала, мешая думать. Переведя взгляд с мольберта на стену, он поднялся и принялся разглядывать картины, висевшие на ней.
Много старых и новых работ украшало мастерскую, но выделялись две. Первая изображала серую лошадь с жеребенком в брюхе. Опустив голову почти к земле, она брела по дороге и тащила телегу, щедро нагруженную мешками. По всему было видно, что жизнь лошаденки несладка. В отличие от матери, ее будущее дитятко находилось в комфортных условиях. Он лежал в утробе, удобно устроившись на спинке, подняв кверху маленькие копытца. Его забавная рожица расплылась в улыбке, а взгляд, устремленный на зрителей, был вполне разумен. В его облике было столько задора, что в целом картина вызывала вполне оптимистичное настроение.
На другом полотне были изображены деревянные настенные часы. В левой части их корпуса красовалось прекрасное крыло, смахивающее на орлиное. То, что оно было единственным, не мешало часам парить на просторе, похожем на небо, хотя можно допустить, что голубое пространство – река. Чуть выше над часами плыла большая крылатая фиолетовая рыба с выразительными глазами. Она доброжелательно смотрела на мир, будто хотела сказать: «Не беспокойтесь, я здесь и наблюдаю за вами, а значит, все будет хорошо».
Шагал взял со стола маленькую зеленую бутылочку «Перье», открутил пробку и отпил несколько глотков. Повздыхав, поставил на место. Вдруг, как бы сообразив что-то, резко повернулся к мольберту и громко воскликнул:
– Ты права, маленькая шельма! Ах, молодец, Тьютька. Спасибо за подсказку!
Он стремительно схватил сероватую тряпицу и стер непонравившуюся деталь на полотне. Бросив тряпку в сторону, сжал губы и стал выдавливать свежую краску. Мурлыча что-то под нос, размазал краску в уголке палитры, добавил другой, перемешал и только хотел вновь приступить к работе, как дверь мастерской распахнулась и вошла Валентина Георгиевна Бродская.
