Бесценный шут! Возлюбленный дурак!
Ах, как ему идет его колпак!
ГЕРЦОГ. Откуда здесь он взялся, не пойму?
ЖАК. Придворным был мой драгоценный шут.
«Красавицы, – сказал он, – молодые
Мой ум ценили». В голове его,
Засохшей, как несъеденный бисквит,
Немало позабытых изречений
И метких наблюдений, каковые,
Перелопатив, он пускает в свет.
Ах, мне бы с ним местами поменяться!
ГЕРЦОГ. Нарядом – тоже?
ЖАК. Да! Но обещайте
Своих суждений грядку прополоть;
Из них одно, – о том, что я умен,
Разросшееся буйно, – истребить.
Я привилегий ветра добиваюсь:
Свободно дуть куда ни захочу.
Кто будет ранен глупостью моей,
Пусть рассмеется – что взять с дурака!
Зачем смеяться? Это так же ясно,
Как в церкви петь священные псалмы.
Ведь человек, которого кольнет
Дурак остротой, будет в дураках,
Не проявив бесчувственность к насмешкам.
Так обнажают глупость мудрецов
Намеками небрежными глупцы.
Давайте мне дурацкий плащ и право
Болтать о чем угодно, – я берусь
Очистить этот прокаженный мир,
Когда он стал бы у меня лечиться.
ГЕРЦОГ. Я знаю, чем был кончилось леченье.
ЖАК. Чем – на пари, – как не выздоровленьем?
ГЕРЦОГ. Клеймить порок – вот худший из пороков
Того, кто сам развратничал когда-то,
Своей животной похоти служа.
Тебя твоя свобода наградила
Лишь опухолями и гнойниками.
Ты б ими заразил наш бренный мир.
ЖАК. Ужель, громя гордыню вообще,
На личности упреки переносят?
Иль не кипит она, как море в шторм,
Пока не утомится в клокотанье?
Кого из женщин городских заденешь
Словами, что иные горожанки
Нарядов королевских недостойны?
В кругу своих соседок, кто из женщин
Подумает такое о себе?
Ответит ли беднейший из людей
На твой вопрос, где взял он свой наряд,
Что выклянчил? Скорей всего, солжет
И тем откроет собственную глупость, —
И волен ты высмеивать ее.
Но разве этим ты его унизишь?
Он ложью унижает сам себя.
Скажи он правду, шуточек твоих,
Как уток перелетных, никому
Присвоить не удастся. – К нам идут.
