ГЕРЦОГ. Друзья мои, собратья по несчастью,
Войдя во вкус, мы зажили в лесу
Счастливее, чем прежде, во дворце.
Жить в роскоши опасней, чем в глуши,
Где лишь природа вымещает зло
На нас за первородный грех Адама.
Пускай клыки холодные свои
Вонзает в тело ветер и мороз,
Пускай терзает вьюга и пурга,
Я, из последних сил смеясь, шепчу:
«Вы не льстецы. Со свитою такою
Измены никакие не страшны».
Мы счастье и в несчастье обретаем,
Как драгоценный камень в голове
У жабы, ядовитой и поганой.
Вдали от света внятны стали нам
И лепет лип, и речи ручейков,
И говор гор, и смысл существованья.
Я жить иначе больше не хочу.
АМЬЕН. Блаженна ваша светлость, если может
Так истолковывать удар судьбы, —
С таким изяществом и благородством.
ГЕРЦОГ. Аминь. А не убить ли нам оленя?
Хотя, когда в бока пятнистых дурней
Впивается двужалая стрела
И кровь течет из подданных лесных,
Я чувствую убийцею себя.
ПЕРВЫЙ ДВОРЯНИН. Да, ваша светлость, это удручает
И Жака, меланхолии слугу.
Ваш брат, который свергнул с трона вас,
По мненью Жака, менее виновен,
Чем вы, себе присвоив этот лес.
Сегодня мы с Амьеном наблюдали
За этим чудаком: под старым дубом,
Чьи корни ручеек лесной размыл,
Жак возлежал. Туда приковылял
Олень, изнемогающий от раны.
Лес оглашал он стонами такими,
Так тяжело бока его вздымались,
Растягивая бархатную шкуру,
Что нам казалось, лопнуть может он.
Текли большие слезы по щекам
Рогатого лесного бедолаги.
Так жалкий гладкошерстный дуралей
Пред Жаком, меланхолии добычей,
Склонился, умирая, над водой
И заливал ручей ручьями слез.
ГЕРЦОГ. Едва ли Жак при виде этой сцены
Морали надлежащей не извлек.
ПЕРВЫЙ ДВОРЯНИН. О! В тысячах сравнений. Для начала
Он бедному оленю попенял:
«Как золото дарить ростовщику,
Так и ручей водою увлажнять».
Потом насчет панбархатных друзей,
Покинувших в несчастии оленя,
Прошелся Жак: «Увы! Когда мы в горе,
Куда они деваются, – друзья?».
А тут они возьми и проскачи,
Лоснящимися шкурами сверкая.
На это Жак, вздыхая, произнес:
«Бегите, вы, заплывшие от жира.
Такие уж настали времена.
Какое дело вам до бедолаги,
Который обездолен и убит?».
И тут он гневной речью разразился,
Хуля весь мир, лачуги и дворцы
И нас и вас. Мы, он божился, хуже,
Чем узурпаторы и палачи,
Когда животных из родного дома
Мы изгоняем или губим их.
ГЕРЦОГ. Вы уходили – он все говорил?
ВТОРОЙ ДВОРЯНИН. Да, государь, о плачущем олене
Он говорил и плакал вместе с ним.
ГЕРЦОГ. И где же он? С ним спорить интересно,
Когда он в меланхолии своей:
Тогда он полон всяческих идей.
ВТОРОЙ ДВОРЯНИН. Могу я вам помочь его найти.
