Как я помню этот мир - страница 17



Пришедший с работы отец увидел следующую картину. Сестрёнка в шапочке с заячьими ушками сидит на горшке возле кровати в одной руке держит кусок ржаного хлеба во второй морковку рот её, что-то усиленно пытается прожевать. «Нянька» спит на кровати. Одна рука у него заброшена под голову, вторая вытянута вдоль туловища, перевязана окровавленным носовым платком. Увидев отца, сестрёнка разжала один пальчик и вместе с хлебом поднесла его к губам и еле слышно, что-то пролепетала. Что означало:

– Тише! Тише!

Отец в испуге прошёл дальше к столу. На столе почти не тронутая каша. Беспорядочно брошенная ложка, вокруг разбросано её содержимое. Стакан с молоком. Пустая кружка и грязная тарелка, между ними куски хлеба и пузырёк скипидара. С дверей маминого шкафа торчит одежда. У бельевого шкафа окровавленный носовой платок, засохшие капли крови на полу. На бельевой веревке, протянутой у печки, сохнут собранные в кучу трусы. Пол весь в пятнах после плохо протёртой мочи. Растерянность отца прервал детский лепет сестрёнки. Она сделала своё дело и звала на помощь. Отец помог ей. Она села за стол и продолжила жевать хлеб с морковкой. Отец подсел к ней:

– Почему ты кашу не ешь?

Лицо Алёнки сморщилось, она сплюнула. Отец взял ложку и попробовал кашу. Лицо его побагровело, он сплюнул содержимое в помойное ведро.

– Прости, дочка, но без брата мы не разберёмся.

Отец разбудил меня, посадил за стол. Дал чистую ложку, пододвинул тарелку с кашей:

– Ешь! Попробуй чем, сестру кормишь!

Я попробовал. Я не могу описать, но это была такая гадость! В сто раз противнее, чем я пробовал в обед. Рот сам открылся, и каша оказалась на столе.

– Ешь! Проказник такой! Что с рукой? – никак не мог, успокоится отец.

Тут поняв неладное, заплакала Алёнка, подбежала ко мне и села на мои колени. Начала смотреть в мои не сосем проснувшиеся налитые слёзками глаза и гладить по голове.

– Ты смотри, он её всякой гадостью кормит, а она его жалеет!

Он вял бинт, тройной одеколон сорвал засохший окровавленный платок и обработал мою руку. Мне было больно, но я не плакал.

– Давай рассказывай, что тут у вас произошло?

Я нехотя рассказал всё по порядку. Отец слушал, качал головой, и весь вечер наводил порядок после своей отлучки. Потом накормил ужином и уложил спать на свою кровать. Сам лёг на моей раскладушке. Весь следующий день провёл с нами никуда не уходил. Только однажды в разговоре сказал:

– Ты больше никогда никого не лечи, и сам не спросив, ничего не бери в рот, ты ведь вчера мог отравить сестру.


Тётя Галя.

Прошло два дня, как уехала тётя Галя. Не знаю почему, а я по ней соскучился. Вдруг открылась дверь и на пороге тётя Галя.

– Ура! Тётя Галя приехала! – закричал я, и бросился к ней. Она в пальто нагнулась ко мне, и я крепко обнял её за шею. Видя это, сестрёнка побежала за мной, и тоже протянула к ней ручонки. От тёти Гали хорошо пахло, не то, что от папы – табаком. Правда, от мамы пахло вкуснее, как она там в больнице? “Алёнка уже не плачет, скоро совсем забудет маму” – подумал я.

– Как вы тут без меня? Мои дорогие! А я вам подарки привезла.

Она достала из коробки большую белую соломенную шляпу и одела на Алёнку. Шляпа была великовата, тётя Галя закрепила её на подбородке резинкой:

– Смотри, какая она у тебя Милашка! Сейчас немного велика. К весне хороша будет.

Алёнка уже открыла шкаф, и крутилась перед зеркалом.

– Спасибо! – сказал я за сестру.