Ну… Может, напоследок бросив прощальный взгляд на смирно лежащего под капельницей «юношу» под номером 23.
(больницы, абстинентный синдром, ХХI век)
Голосовал я в больнице. Все честь по чести – на первом этаже была кабинка, давали настоящий бюллетень, избирательная комиссия непрерывно пила чай с бутербродами и пирожными (я несколько раз мимо них проходил), а в коридоре храпели: слева МЧСовец, а поближе к комиссии – полицейский.
Потом комиссия ходила по палатам и коридорам, чтобы проголосовали лежачие больные. Старухи голосили: куда писать-то, что писать-то? Им объясняли. Ну, что с этим поделаешь? Больные!
В нашей палате голосовали тоже двое лежачих. Один – очень похож на артиста Бортника. Смотришь и страшно становится. Прямо кажется, что он сейчас дернет на себе больничный халат и запоет: Собака лаяла – на дядю-фраера!
– И за кого же ты проголосовал? – спрашиваю его.
– За кого, за кого, за – Ивана Сусанина!
И понимай, как знаешь.
В девять часов, к концу выборов, у телевизора в коридоре собрались почти все наши больные. Те, кто доковылял.
Через некоторое время стали передавать результаты опросов (exitpolls).
Больные послушали и стали расходиться. В абсолютной тишине – никто не сказал ни единого слова. Стало даже как-то не по себе. Через пару минут в креслах у телевизора остались лишь задремавшие старухи.
Я вернулся в палату. Выборы никто не обсуждал.
(больницы, ХХI век)
Реанимация маленькая, женщины от мужчин отделены простынями.
Часа в четыре из женской части раздается крик:
– Хочу писать! Хочу писать! Хочу писать!
По голосу – женщина лет шестидесяти.
Кричит очень долго – никто не подходит. Я то засыпаю, то просыпаюсь – опять кричит.
Потом стало очень тихо. И вдруг недалеко от меня – какое-то шуршание. Смотрю – белый призрак идет куда-то по коридору.
Из-за угла выскакивает сестра:
– Вы куда собрались, вы с ума сошли, вам нельзя вставать!
– Хочу писать! Я тужусь – а не писается!
– Так вы писаете, все время писаете, у вас катетер вставлен, целую утку уже написали!
С грехом пополам ее укладывают.
Я засыпаю. Просыпаюсь снова от жуткого крика:
– Сестра! Сестра!
Прибегает сестра:
– Что вам опять нужно? Снова – писать?
– Нет. Дайте мне мою сумочку.
– Какую сумочку, вы что рехнулись, зачем вам сумочка в шесть утра?
– Дайте сумочку!
– Ваша сумочка в вещах, раньше одиннадцати ничего не дадут. И вообще – зачем вам сумочка?
Следует ответ:
– Я хочу накраситься!
Сестра не нашлась, что ответить.
(больницы, ХХI век)
В моем роду по маминой маме – сплошь военные. И генералы, и полковники, и штаб-офицеры. До времен Петра Великого. А я не люблю военных. Хотя встречал и настоящих воинов, и людей одаренных, достойных.
Почему-то запомнилась такая история. Мне было лет восемнадцать, в Москве был очередной пароксизм общественного транспорта. Стою на остановке, подходит автобус, и понимаю, что мне туда – не залезть. И вдруг подскакивают два офицера – капитан и лейтенант и начинают пробиваться в автобус. Оба – летчики. И отталкивают всех, и отпихивают. Да что там? Просто лезут по женским головам. Меня прямо заколотило. Я ору им в спину: «Ей, сволочи, офицерье, вы чего делаете?!» Они смотрят на меня бешеными глазами. Но наполовину уже в автобусе, да и мужики стоят на остановке и мрачно на них глядят. Так что если вылезут – неизвестно, как дело обернется. В общем, им удался этот сухопутный прорыв, и автобус укатил.
