Калейдоскоп Брюстера - страница 24

На этой же улице был какой-то очень большой техникум. И мимо нас, прямо под яблонями, бродили курянки в ошеломляюще коротких юбках. Но как докричаться, как сообщить о себе? Мы прилипали носами к стеклу и целый световой день наблюдали это кружение. Девушки шли по одиночке, компаниями, встречались, обнимались, курили, смеялись. А за пыльными стеклами совсем рядом – наши несчастные голодные глаза и прилипшие носы. Это была – наша мечта, другой мир, наш Эдем.

А потом – всегда младший. Конечно, где-то были, но во всех палатах, где лежал, – младший.

Хоть на год, на два, но – младший. И вот опять – то же самое.

(больницы)

Сначала – реанимация, потом – неотложная кардиология.

Солнце совершает круг и жарит в окно с утра до вечера. Шторы не помогают – их пробивает насквозь. А воздух такой, что можно резать ножом.

В 12 ночи начинается беготня – кому-то стало плохо. Умирала пожилая женщина из палаты напротив. Не успели сделать ничего, да особо ничего и не делали, даже не завезли в реанимацию.

Через десять минут ее отправили на каталке в душевую комнату и оставили на ночь.

Теперь придется часа два ворочаться и медленно погружаться, сползать в сон-полубред. Но и до утра еще предстоит раз десять проснуться и похватать воздух ртом. И с ужасной мыслью, что его нет и не будет, – засыпать снова.

Но есть мысль и страшнее – только бы не стало плохо и не пришлось просить врачей о помощи. Ни твоя жизнь, ни твоя смерть их не волнуют. Не волнует никого в этой больнице – только тебя одного. И все остальное должно убедить в том, что твоя жизнь – не важна и не нужна, она просто – запись в бумаге. И поэтому нет врачей в субботу-воскресенье, и сестры отказываются мерить давление, и надо приносить аппарат из дома, и нет оборудования, нет ухода. И поэтому тараканы. Господи, эти тараканы! Они живут везде – в холодильнике, на полу, в тумбочках, на стенах, под матрацем в постели. Ночью они носятся по твоему потному телу и щекотят. Правда, сосед утверждает, что можно спать спокойно – они не кусаются. Через несколько часов они заполняют сумки, стаканы, залезают в книжку.

А как же эти полуслепые старухи из соседней палаты, к которым вообще не заходят врачи. Они, наверное, и кашу едят вместе с тараканами. И бродят, страшные, с клюками, в ночных рубашках, и не успевают иногда добежать до туалета и ходят прямо под себя в коридоре. И поэтому, когда идешь в общий туалет с двумя кабинками, надо внимательно глядеть под ноги.

А наш холодильник, палатный! ЗИЛ! Ведь ему лет шестьдесят и закрывается он на крючок.

И над всем этим, серым и блеклым, – чудовищными облупившимися стенами, стертым и порванным линолеумом, разбитыми дверьми, над нами – блуждающими во тьме, над нашими врачами и сестрами с пустыми глазами, возвышается, как крест над могильным памятником, герб великой страны, прибитый над дверью в реанимацию.

И он один – полон золота, красок и – жизни.

(больницы, ХХI век)

– Пока-пока!

– Пока-пока!

Кладу мобильник в карман.

Половина одиннадцатого. Диана уже потушила свет, заглох неугомонный телевизор, и только слабая лампочка на посту еле освещает коридор.