И вместе с тем, что это будет за жизнь с таким страданием? Нет, надо что-то с этим делать.
Вчера я сам себя сравнил с партизаном. Житель города бежит от страданий на природу, тогда мой путь – в город. Истерику останавливают пощечиной, а страдание – сродни истерике.
В шлепанцах и майке я вышел на улицу. Ровно через минуту я понял, что мне надо.
В парикмахерской, несмотря на раннее утро, была очередь. Но я оказался единственным мужчиной, и все согласно закивали головами и заулыбались:
– Как же, как же, пускай идет стричься.
– Ваш мастер – Люда! – крикнули мне с ресепшн.
Люда критически осмотрела мою голову:
– Вы что, давно не были в парикмахерской?
– Давно-давно, все как-то не досуг.
– А-а-а. Это поэтому вашу голову словно ножницами истыкали?
– Да я сам и истыкал. Как в ванную зайду, посмотрю на себя в зеркало, так и начинаю немедленно себя тыкать.
– И сзади тоже? Вон у вас что тут творится.
– Сзади – самое трудное место. Спереди – это как будто ты сам себя режешь, а вот сзади, вроде ты, но словно и не ты, а какой-то другой человек, потому что себя не видно. Если бы я кончал жизнь самоубийством, то обязательно попытался бы ударить себя именно сзади!
Это все хорошо, но шок есть шок – Люда права, – подумал я. Когда же я последний раз был в парикмахерской? После 71-го года точно не был, если не считать армии. 70-й? Вряд ли. Пожалуй, году в 69-м. Это сколько же получается лет? Господи!
– Люда, а вы знаете, что вы первый профессионал, который дотрагивается до моей головы за последние сорок лет. Точнее – за сорок один год!
Люда испуганно посмотрела на мою голову, но ничего не ответила. Потом она заинтересовалась какой-то окантовкой, а мне стало почему-то стыдно признаться, что я не знаю, о чем речь, и я просто махнул рукой:
– Кантуйте, где хотите!
– Все, заканчиваем, – сказала Люда.
– Затылочек будем смотреть?
Я испугался.
– Нет, что вы, я вам верю, – ответил я.
– Надо посмотреть, а то придете домой, и вдруг вам не понравится.
Она развернула мое кресло и поднесла к лицу круглое зеркало.
Вид идиотский – вылезли щеки, борода клоками, – подумал я.
– Простите, Люда, но как же я увижу свой затылочек? Тут только мое лицо.
Люда посмотрела на меня, как на полоумного.
Мне было очень стыдно в этом признаться, но я ничего не понимал.
– Как-как? Ведите зеркало чуть вбок и увидите себя сзади.
Она забрала зеркало и сделала это вместо меня. Передо мной мелькнуло и тут же убежало что-то очень похожее на затылок.
– Все-все! Достаточно! – крикнул я. – Я вижу. У меня никогда не было такого хорошего затылка!
(Москва, парикмахерская, ХХI век)
Опять – реанимация, больница. На круг у меня получается около 20 больниц за жизнь.
И вот что интересно. Если исключить детство и армию – Белгород, Курск, Ивано-Франковск и Львов – я всегда в больницах был самым младшим. В армии, кстати, лежать было не так уж и плохо. Всего на это ушло больше четырех месяцев. Солдат лежит, а служба…
Да. Только вот Курск… Это был окружной госпиталь, и лежал я на карантине. Это была единственная воинская часть и единственная больница за жизнь, из которой я не сумел удрать. Хоть на короткое время. А сладок миг, когда, попав уже со всеми потрохами под власть врачей, вдруг улепетываешь от них во все лопатки. По воле случая, по чьему-то дружескому расположению или так – по велению души.
В Курске еще было очень голодно. Там потрясающе вкусно кормили, и этой вкусностью мучили дополнительно. Две ложки КП
