А потом армия. Особо меня поразил такой случай. У меня был приятель – глава медслужбы дивизиона. Я был на срочной, а он – прапорщик. Мы выпивали, болтали, он вино еще таскал на наши деньги, когда в самоволку было лень бежать.
Сидели обычно в моей хим-каптерке. А у меня там накопилась уйма всякого барахла. Чего только не присылали из дома – мелочи разные. Одежда, книги. А потом была операция, и меня комиссовали. И дали несколько дней на сборы в части. Я приехал, вошел в каптерку и ахнул.
Все украли – до нитки. Ребята рассказали: «Это твой дружок, прапор, медбрат (звали его – Отто Юльевич), все собрал в мешок и унес». Я бросился к самому заветному – письмам. Так он и здесь порылся и выбрал все открытки с красивыми картинками и голограммами, которые мне девушки присылали.
И исчез из части на те прощальные дни. Мне было, конечно, тогда не до него, но ребята моего призыва, а им оставалось дослуживать всего несколько месяцев, после моего отъезда зашугали его так, что он бегом бежал домой из части.
И вот теперь у меня соседом по палате лежит отставной полковник. И нагнал он на меня такой философии, что одну ночь я вообще не мог заснуть. Так и прокрутился до утра.
Куда, спрашивается, подевался чиновник, описанный Гоголем, Достоевским и Чеховым? Сегодняшний чиновник – разве их потомок? У современных чиновников неопределенность возведена в принцип. Я бы даже сказал так: они – супротив, этакий большой вопрос, заданный всему человечеству.
А вот военные – люди корневые. Скажем, по внешности. У них берется одно качество, но только одно, максимум – два, и возводится в принцип относительно опять же всего человечества.
Если уши – то уж такие, какие вообще у людей вообразить даже невозможно. Если крив лицом, так уж так крив, что твой выхухоль, прости Господи. Сколько я таких повидал в той же армии!
Вот, прямо, как будто при рождении инструмент затупился. И поэтому детали были заброшены, а так… сделано… чтобы сохранялась общая картина.
Что ж… вины их в том нет. Что тут скажешь?
Но ведь и во всем другом – также.
Если кроет матом – никакой сапожник так не ругается. А если ворует… То так, что все в части украдет, вплоть до занавесок, и все равно будет ходить и плотоядным взором озирать окрестности. Может, деревцо это спилить?
И вот сидит мой сосед и с гордостью говорит: мобильник новый подарили. Набирает телефон жены и начинает говорить таким семейным голосом. Не командирским, а тихим – сразу видно, что служил по интендантской части.
– Завари шиповнику, е… твою мать, лекарства… б…дь, сумку забери на х…
И далее: сплошные матери, п…ды и прочее…
Я сижу и представляю себе женщину на другой стороне телефона.
И вдруг грудь у меня так сдавило, прямо до невозможности. Давление что ли?
Надо, наверное, выйти на улицу и подышать свежим воздухом.
(армия, больницы)
«…Когда я встречаю человека с "общественным интересом", то не то чтобы скучаю, не то что враждую с ним, но просто умираю около него. "Весь смолкнул" и растворился: ни ума, ни воли, ни слова, ни души. Умер».
Согласен полностью с Василием Васильевичем и испытываю нечто похожее.
Но… Родимые пятна… Семидесятые… И где-то в уголках души все еще шевелится…
Лежал в больнице, скучал, слушал разговоры соседей… Мировой заговор, Чубайс, Путин, Сталин, советская власть, опять Чубайс… И думал: когда и как власть денег распространилась лично на меня? Не в виде впервые полученного доллара, а в виде более тонкой материи? Как мысль об этой власти проникала в мое сознание, как сломала барьеры?
