Читать онлайн Сергей Агафонов - Кали-юга

1 Бхарата

Тринадцатый бактун, начавшийся 11 августа 3114 года до нашей эры, уже не раз безумно порывался в бездну, а в католическое Рождества 2012 года захотел сгореть, как феерверк.

Поэтому, сведующие люди спешили. Они закололи черного козла, как самое сладострастное из животных, принесли его в жертву, разделили между собой жертвенные остатки и тихо смотрели, как догорающий огонь играет своими отблесками. Вдруг перед ними, как из под земли, появился нищенствующий мальчишка: оборванный, вонючий и грязный. Видимо пролез в щель забора.

– Дайте поесть, дайте поесть…, – как в бреду тараторил он, нарушая торжественное молчание, и, если бы не зловонье, от него исходящее, Шакуни смог бы стерпеть дольше.

– Дайте поесть, дайте поесть…, – и в Шакуни проснулась злость:

– Еще чего! Не видишь, жертвенные остатки уже розданы! Пошел вон!

– Тебе что, умыться лень?! – кричал он, – Ты такой страшный и воняешь… Еда убежит от тебя!… Питайся помоями!

– Или откуси у пса болтающуюся часть!.. – ухмыльнулся кто -то и пояснил,– Кажется, я видел его бегающего на четвереньках с бездомными сучками.

– Иди, иди! – приказал другой, – Еда отягощает!

Но нищий не уходил. Он шатался от голода, и не мог сделать и шага не – послушными ватными ногами.

– Да мы сейчас тебя самого принесем в жертву! – раздались угрожающие голоса и

было не понятно, шутят или нет?

Завыли собаки, и Шакуни уже вполне серьезно предложил оборванцу:

– Давай бросим кости! Я поставлю на кон свою долю остатков, а ты, если проиграешь, взойдешь на костер!

Тот вытер слезы и слабо кивнул.

Кинули игральные кости… Даже пока они не упали, всем было ясно, кто выйграл.

– Фу, как же он смердит! – сморщив нос, произнес кто-то, – Он не пригоден для яджны…

– Время и так уже еле ползёт. И скоро оно совсем остановится! – ответил Шакуни, – Самое главное для жертвы – говорить правду, а оборванец её непрестанно твердит. Благодаря этой яджне мы не замрем, как камни.

Шакуни знал, что говорил.

Сложили жертвенный костер, начал петь хотар.

– Дайте.., – из последних сил пробормотал побирушка.

Его затащили на алтарь, дрова как будто ждали, тут же вспыхнули, огонь взвился и заплясал, пожирая несчастного. Какое-то время раздавались истошные крики, потом стихли. Воняло горелым.

Ничего, кроме жуткой тоски, от свершившегося не было, хотелось встать на четвереньки и завыть.

– Что мы наделали ?! – воскликнула дочь Шакуни. – Давайте скажем, что самосожжение…

– Нищего? У нас во дворе? Никто не поверит! – ответила мать и успокоила, – Да его и искать не будут!

– Предприятиям нашим сопутствует зло, как дым огню! – сказал Шакуни, – В этом рождении он отмучался, зато в новом рождении будет счастлив!

Поднялся ветер, сверкнула молния, взорвалось небо и из него хлынуло, как из ведра, но костер от этого страннейшим образом разгорелся еще сильнее. На глазах у всех жертвенные остатки растворились, исчезли в воздухе; тут же прямо в алом пламени костра из них возник целый и невредимый, даже ничуть неопаленный, правда, очень ошарашенный черный козел. Немного помедлив, он выпрыгнул из огня, нехорошо на всех посмотрел злыми пронзительными глазами, остановил свой взгляд на Шакуни, ненавидяще промекал и навел на него рога… Ни у кого не возникло сомнений: сейчас козёл ему смертно отомстит. Шакуни побледнел. Его дочь вскрикнула. Но рогатого, как кто-то остановил, он замер в своей атаке.

Все окаменели. Очнувшись, увидели, что угли даже не тлеют, а игральные кости не упали, а парят в воздухе. Сам Махадева, прекрасный, как жизнь, стоит в центре двора и протягивает к ним руку. Тотчас они опустились в его ладонь Кали-югой, пропуском хода.

– Я никого не обидел? – иронично спросил Кала, и за сто двенадцать лет до начала бактуна растворил в своем дыхании земное время. Поэтому, хотя бактун закончился, фактически он и не начинался.

– Шива! – взмолился я, сгоревший, к вечному, но он меня не услышал.

Но не это, не это хотел я рассказать вам! Ибо это Пратьякша, открытое для зрения, явное, понятное. Боги презирают то, что можно явно увидеть.

2 Город Гавгав

Удивленными и обескураженными уходили врачи очередной бригады родильного отделения, и на дежурство, как часовые, заступали следущие. Лишь бессменно тужилась роженица, черпая откуда-то все новые и новые силы. Наконец, на пятой пересменке, общий вздох облегчения пронесся по палате и… внезапно оборвался. Недоумение повисло в воздухе так густо, что сделалось душно.

На мгновение ослепнув от яркого блеска, пожилая акушерка ошарашенно уставилась на сверкающий в лучах восходящего солнца золотой скелет с сербрянным черепом, на которых, прямо в ее дрожавших от страха руках, быстро появлялась плоть.

– Ры-ры-ры-ды-ды-вы-выай-й-йя ру-ру-ру..! – сильно заикаясь, недошептала она и, теряя сознание, машинально шлепнула по моему мягкому уже заду. Меня ловко подхватили, перерезали пуповину, закончилось моё утробное единство с миром, природа и жизнь разделились, появились "я" и "не я", дикий крик вырвался из моей глотки.

Я мигом оглядел палату, потом проник взглядом за ее пределы…потом дальше… еще дальше… «Какое разнообразие форм!!! – по ходу думал я, продолжая орать, охваченный священным ужасом и в восторге от богатства впечатлений.»

Тут я увидел ее и резко смолк. Как же я хотел, чтобы она увидела меня, узнала меня в облике младенца!

Услышав крик, она вскинула голову: рассыпались по плечам мягкие, как ночь, иссиня-черные волосы, взглянули вверх глаза, голубые и бездонные, как небо.

В небе парит коршун. "Вот кто кричит,– решает она", а коршун взмывает все выше и выше, в самые заоблачные выси. Внизу остается зеленый холм с разросшимся малинником и редким сосновым лесом, чьи иголки блестят, как после дождя; древние развалины, почти ушедшие в землю и покрытые замшелым мхом; буйно заросший гибкой лозой берег; заводи, зовущие в себя темной водой между желтыми кувшинками и ряской; извилистая река… Холм называется Змеиным: с его макушки до плеса тянется длинный след, как будто громадный змей сбросил здесь свою старую кожу, став вечным речным потоком.

На холме – женская фигурка: трогательная и преисполненная силы. Изящная и юная, с тонким станом и нездешним лучезарным лицом, девушка собирает цветы бессмертия. Цветы, как живые, сами тянутся к ней.

О! Посмотреть на это вернулись бы даже старые звезды, но они давно стали черной космической пылью. Синие, красные, зеленые, желтые… Как же те звезды блистали! Падая, – ты помнишь!? – они зажигали душу, и – исполнялись мечты, а нынешние, только мигают, когда внизу всё, визгливо кривляясь, летит вверх тормашками.

«Боги! Верните мне бывшее! – чуть ли не кричит она.

Меня внезапно схватили чьи-то руки, и видение тут же исчезло.

"Бывшее…" – только и успел печально подумать я, как меня вместе с моим захлебываюшим от отчаяния криком, переместили загород, в секретную лабораторию ЧК. Мою мать так же увезли чекисты, и я ее так никогда и не увидел.

Там, я только и жил, что в падме. Никакие другие занятия меня не увлекали. На десять минут я задерживал дыхание на выдохе и на сорок на вдохе, наслаждаясь своими визуализациями. Я мог спокойно дотронуться до них руками! Окружавшим меня людям, это было очень интересно.

– Что ты видишь? – непрестанно интересовались они.

– Распад СССР! – пытался картаво объяснить им я, но они не понимали.

– Золото и серебро – четыре девятки… – говорили одни, – Тело йоги! И йогическое взгляд!

– Радиоуглеродный анализ показывает пять тысяч лет! – вторили им другие.

– Этого просто не может быть! – все отрицали третьи, – Он подделка, фуфло!

Один из них снялс меня подгузник.

– Да это новый Григорий Распутин! – воскликнул он.

Надо отдать им всем должное: они относились ко мне лучше, чем к ювелирному изделию, живому ископаемому или лабораторной мыше. Но я с ними почти не разговаривал: не мог простить конторе разлуку с матерью, и исчезнувшее райское видение.

Не сразу, но я сумел превращать свое золото и серебро в обычные кости, кости в гнущийся кевлар, кевлар в плазму, плазму в распад и – наоборот; быть гибким, как змей или несгибаемым, как скала.

– Силён!– сказали чекисты, и по истечению десяти лет меня направили в пионерский лагерь Артек-Пара.

– Пара – это высшая видья, – объяснили мне, – Не для таких, как все!

Но не это, не это хотел я рассказать вам! Ибо это Пратьякша, открытое для зрения, явное, понятное. Боги презирают то, что можно явно увидеть.

3 Сухум

До революции, когда я была совсем маленькой, бабушка садилась возле кроватки в моей детской, рассказывая всякие истории. "Спи, Заночка, – говорила она, и я засыпала под них."

Вот все, что я помню:

"Давным-давно, когда горы еще не были горами, а текли, как реки, когда среди непроходимых болот пылала лава и поднимались ядовитые испарения, над ними грозно и величественно появился мавзолей. Зиккурат был огромен, не было видно ни конца его, ни края, а вершиной он касался самых звезд. И оттуда однажды в него, ослепительно сияя, сошли боги.

– Мрак и хаос ! – сказала Нинсург, озаряя тьму своим светом.

– Зачем только мы сюда прилетели? – недовольно пробурчала Нинлиль.

– Не ной! – обрубил ее муж, командующий небесным десантом Энлиль.

– Приступим к делу! – предложил зеленоглазый Энки, и закипела работа.

Сто аннунаков стали осматривать корабль. Сто игигов принялись ставить модули. Четыре отряда, каждый по сто игигов отправились на разведку, пошли в противоположные стороны. Через сто дней они вернулись с докладом:

– В атмосфере чересчур много водорода! Поднеси огонь – загорится! – сказал командир, вернувшихся с севера.

– А ты не подноси! – парировал Энлиль. Он все еще был рад, что они, наконец-то, прилетели. И не скрывал этого.

– Много золота! – кратко сказал командир, вернувшихся с юга.

– Оно-то нам и нужно! – весело ответил Энлиль.

– Нет разумных существ! – сказал командир, вернувшихся с запада.

– А мы!?

« Были бы мы разумными – не прилетели бы сюда! – подумал тот.»

– На востоке есть твари! – сказал командир, вернувшихся с востока.

– И это – хорошо!

И Энлиль скомандовал:

– Отдыхайте!

Когда игиги удалились, оставшиеся аннунаки продолжили переговариваться между собой.

– Мы же дышим! – констатировал Энки.

– Но мы же аннунаки! – сказал Энлиль.

– Игиги анунаки тоже! – сказал Энки, но Энлиль не ответил.

– А как живут живущие здесь?! -воскликнула Нинсург, – Почему не сгорают?

– А кто их знает? – сказала Нинлиль.

– Вот и займитесь этим!

– Слушаюсь! – ответила Нинлиль, улыбаясь, и пообещала, – Эта планета будет твоим Сознанием!

– Добывая много земли, будем рыть много рек!– сказал Энлиль, – Добывая много золота, будем рыть много туннелей!

– Разобьемся на четыре группы! – продолжил он,– Одна будет заниматься воздухом, старшая – Нинлиль! Другая – водой, старший – Энки! Третья – землей, старшая – Нинсург! Четвертая – подземельями, старший – сын мой Нергал!

– Пустим повсюду жизнь! – приказал он.

– Где мы возьмем столько жизни? – спросил Нергал.

– Из моего разума! – ответил Энлиль, – Мир – это то, что я представляю!

И боги, под его руководством, занялись этим миром, стали приводить его в божеский вид, чтобы он глаз их радовал. Они поднялись в основной модуль, включили на полную мощность генератор, поднялась буря: песок с Земли на небо пал. Всё пространство заполнил собой звук: « АУМ!!!». В нем закружились палитры всех красок. Сто дней искрились они, переливались!