– Не надейся остаться здесь, госпожа Смерть. Это я говорю тебе.
– Гордячка. Госпожа паутин и лохмотьев. Старый дуб сегодня помолодел. А другими ты не хочешь заняться? Или может… в тебе иссякают силы?
– Корни у него уходят в нездешний мир, у этого старого дерева, и в нем гораздо больше всего, чем кажется. Не трогай его. Кое-что и для тебя вредно, госпожа Смерть.
– Много лет, много зим ты пренебрегала этим местом. А теперь ты снова обратила сюда свой взор. Что привело тебя сюда?
– Разве нужны мне причины, чтобы прийти в свой лес?
– Элдвуд стал меньше в этом году.
– Он все время уменьшается, – сказала Арафель и внимательнее присмотрелась к тени, впервые различив намек на руку, кисть, но ничего похожего на лицо.
– Старый друг, – позвала Смерть, – пойдем погуляем со мной.
Арафель насмешливо улыбнулась, но улыбка исчезла с ее лица, когда она увидела протянутую руку.
– Выскочка, какое мне дело до тебя?
– Ты посылала мне души для охоты, Арафель. И я забирала их, когда догоняла, но какой в них толк? Ни благодарности. Ни радости тем паче. Зачем я пришла? Что ты видишь со своей стороны Элда? Что там такого, что мне не суждено увидеть? – тень приподнялась, и пес тоже встал. Подобие руки все еще тянулось к Арафели. – Пойдем со мной, – чуть слышно позвала Смерть. – Разве не создана эта ночь для дружбы? Прошу тебя – пойдем со мной.
Олени бросились врассыпную, зайцы в испуге кинулись прятаться. Но пес не трогался с места, лишь часто дыша во тьме. И вдруг из чащобы послышался цокот копыт и шуршанье, и смутные своры начали сгущаться вокруг.
Ветер возник в кронах деревьев. А в небе, там, где сияли звезды, выросла черная кромка тучи. Арафель перевела взгляд с неба на деревья, в которых плавали тени и шепотки нарушали покой.
– Отошли их прочь, – сказала она, и тени исчезли, а ветер спал. Лишь сгусток тьмы говорил о ее присутствии, да леденящий дух.
Она пошла с ней прочь из круга и дальше, дальше, все глубже в мир, населенный людьми – нелепая дружба – эльф и одно из наименее чтимых человеческих божеств. Смерть была неразговорчива. Им не хотелось говорить – ни Арафели, ни ей. Арафель не боялась ее, ибо эльфийский народ никогда не подчинялся ей: когда они не могли совладать со своими ранами, они просто уходили в тот мир, где смерти не было, и куда она не могла прийти. Теперь уж никого из них не осталось, а Арафель все была тут; они ушли далеко за море, но Арафели не хотелось уходить. Она была последней и слишком любила лес, чтобы поддаваться отчаянию. А может, ее удерживала здесь привычка или гордость – ее народ всегда был горд, а, может, она просто сердцем прикипела к этому лесу. Откуда было Смерти знать, что заставляет эльфов поступать так или иначе.
Она шла человеческой тропой, не удаляясь под свою луну. Смерть не могла за ней последовать в иной мир, и не следовало ее дразнить. Она оставалась любезной с ней, с этой охотницей, хранительницей ее леса, пока она была в отлучках, которая явилась вместе с человеком и полюбила этот лес больше других мест на земле. Смерть показывала Арафели ее владения – огромные вековые деревья, которым было не так-то просто умереть, ибо корни их уходили в иной Элд. Арафель видела их иные образы, отражающиеся под этой луной, и, находя время от времени какое-нибудь смертельно засыхающее дерево, лечила его своей силой.
– Ты мешаешь моей работе, – укоряла ее Смерть.
